Лола
Шрифт:
– Hey, Russian, surrender! Come here. Put your hands upon you head, or I'll kill these girls. Understand me? [5]
Конечно же, я его понял. Еще бы не понять. С Махмудом, пока он к третьему курсу не научился русскому языку, мы общались только по-английски. Такой же свирепый акцент. Все было кончено. Я проиграл. Не выходя из-за перегородки, я вытянул руку, державшую автомат, и бросил его на середину прохода, скинул с плеча второй и отправил туда же. Третий был прислонен к косяку, и араб его видел. Затем, как было велено, я положил руки на затылок
5
Эй, русский, сдавайся! Иди сюда. Руки на голову. Или я убью этих девок. Понял меня? (англ.)
И все-таки выстрел раздался раньше, чем араб приблизился ко мне. Я инстинктивно упал, одновременно удивившись, что не чувствую боли. Неужели он промахнулся? Или это такая шутка? Игра в кошки-мышки? Но тут я услышал тихое арабское проклятие, железный стук упавшего автомата, а затем глухое падение тела. Ничего не понимая, я поднял голову – мой враг лежал лицом вниз и из его левого виска медленно выползало кровавое желе. Дальше за ним, опираясь на кресла, пытались встать стреноженные стюардессы, и было видно, что они понимают не больше моего. Я оглянулся и встретился взглядом с мужичком-мормоном. Он смотрел на меня укоризненно, как на провинившегося школьника. В его руках, прижатых к животу, тускло блестела вороненая сталь штатного милицейского пистолета.
– Что же вы... – растерялся я. – Что же вы сразу не?... Что я для вас, приманка?
Вместо ответа он покрутил пальцем у виска, спрятал пистолет в кобуру под пиджаком и, встав, шагнул к стюардессам.
– Сколько их там еще? – спросил он, развязывая им руки.
– Четверо. И наших шестеро, – сказала та, что помоложе.
Вторая молчала, бессмысленно глядя перед собой. Похоже, она была в шоке.
– Господи, что теперь будет? Господи, ведь их убьют! – причитала молоденькая.
– Глупости, – сказал штатный агент. – Убить им захочется только меня вот с этим героем, но для этого им придется потрудиться.
– Они еще кого-нибудь выведут...
– Не выведут. У них большие потери. Их операция на грани провала – больше не станут рисковать. Кто они, чего хотят?
– Они называют себя какой-то партией борьбы за Освобождение Палестины. Но ООП от них пока открещивается. По их требованию уже освобождено из тюрем в Израиле сто человек. Теперь они требуют миллион долларов и новый экипаж на месте посадки.
– Куда мы летим?
– Они назвали Хургаду, это на Красном море.
– В Египет, значит...
Похоже, эта новость была для агента из разряда неприятных. Но он не подал виду. Попросил называть его Петровичем. Заверил нас, что игра окончена и нам почти ничего не угрожает. Террористы будут рады, если мы по-тихому смотаемся в Хургаде вместе с остальными заложниками. Им нужны деньги и самолет – на месть у них просто нет ни времени, ни людских резервов. И все-таки он распорядился, чтобы все заняли места подальше от прохода,
Петрович был полной противоположностью того, кого можно было бы принять за телохранителя и полицейского-детектива, он был стопроцентно антиголливудским персонажем, что называется, ни кожи, ни рожи, мужичок-хитрован деревенского покроя. Оказывается, у него и в мыслях не было освобождать захваченный самолет. Это было невозможно. Он вообще бы не достал свою пушку, если бы не мое вмешательство в ход событий. Штатную ситуацию, много раз игранную на занятиях по борьбе с террористами, я – дилетант – сделал нештатной. Он действовал по обстоятельствам. По обстоятельствам он спас мне жизнь... У него была семья – жена и двое мальчишек-старшеклассников. Получал он за то, что рисковал своей жизнью и отвечал за жизнь других, немного – всего 300 долларов.
Он не верил, что в салонах больше нет ни одного террориста, как уверяли стюардессы. Он полагал, что в первом классе сидит его главный оппонент, который засветится лишь в самом крайнем случае. Возможно, чистильщик, который в случае провала операции должен будет замести все следы. О нем и его роли может знать только один человек – главарь группы, но не обязательно. Чистильщик замыкается на тех, кто выше, кто руководит из своих штаб-квартир. Поэтому Петрович счел правильным пастись в тамбуре между вторым и третьим салонами и держать ушки на макушке.
Мулаточка – я успел узнать, что ее зовут Лола – сидела теперь вместе с Катрин и женщиной неопределенных лет во втором ряду последнего салона – под прикрытием первого ряда кресел и перегородки, и с восхищением следила за нашими действиями. Я же, глотая слюну, поглядывал на нее время от времени, как на остывающее на накрытом столе роскошное жаркое, от которого меня так не вовремя оторвали. Похоже, Катрин догадывалась о нашем немом диалоге и изображала из себя оскорбленную добродетель. Короче – завидовала.
Я глянул в оконце и увидел под собой в резком утреннем свете серые, словно рассохшиеся горы, отдельными грудами возвышавшиеся среди желтого песка пустыни. Слева, далеко за ними, обозначилась синяя расплавленная полоса, она приближалась, ширилась – море... Самолет пошел на посадку, сел и понесся, гася скорость, мимо этих цвета слоновьей кожи гор. Промелькнули две пожарные машины и несколько машин «скорой помощи», возле них стояли люди, не похожие на вооруженных коммандос. Сердце мое поневоле заколотилось, хотя по сценарию Петровича, ничего экстраординарного не ожидалось: деньги отдадут, экипаж поменяют, нас выпустят.
Самолет снова откатился куда-то на самую крайнюю полосу аэропорта, замер, турбины выключились, и я услышал стук своего сердца. Петрович велел мне смотреть во все оконца и докладывать об обстановке, а сам держал на прицеле проход из первого салона. Прошло минут десять безмолвия, и затем я увидел, как издали к самолету приближается автотрап. На нем, держась за перила, стоял один человек с сумкой. Второй, внизу, был водителем. Значит, террористам удалось настоять на своем. Широкое крыло с турбинами скрыло от меня трап, но было понятно, что он причалил к первой, носовой, двери.