Лондон
Шрифт:
– Подумай об этом, Тиффани, но принуждать тебя я не стану. Выбор будет за тобой. Ты можешь выйти за кого пожелаешь.
Мало кто из отцов его положения предложил бы такое. Но история с астролябией произвела на Булла столь сильное впечатление, что он не сдержался и небрежно добавил:
– Смею сказать, что хорошо бы тебе обратить внимание на молодого Силверсливза.
Его впечатление разделяли не все. Тем самым вечером, пока гости держали обратный путь к Лондонскому мосту, Уиттингтон повернулся к Дукету и указал на законника,
– Терпеть не могу этого типа, – заметил он.
– Почему? – спросил Дукет, довольно униженно ощущавший, что молодой умник обретался в мире, весьма отличном от его собственного.
– Не имею понятия! – фыркнул Уиттингтон. – В нем нет ничего хорошего.
В конце моста, где Силверсливз свернул налево к собору Святого Павла, он прошипел так, что правовед не мог не услышать:
– Почему никто не вычистит Святого Лаврентия Силверсливза? Воняет же!
Но Бенедикт Силверсливз не обернулся.
– Надувала, – буркнул Уиттингтон.
Тиффани захватили мысли о будущем муже, но она плохо понимала, что делать. В последующие месяцы девочка сидела с подружками у большого окна с видом на воды Темзы, кипевшие под мостом, и обсуждала достоинства всех известных им мужчин. За одного мальчика замуж хотелось всем.
Вскоре после дня рождения Булла скончался наконец Эдуард III, и королем объявили десятилетнего сына Черного принца – Ричарда – под опекунством верного дядюшки Джона Гонта.
– Он наш ровесник, – хором твердили девочки.
Юный Ричард был бесспорно красив. Точеное лицо, изысканные – даже в столь молодом возрасте – манеры. Если он бывал самоуверенным и упрямым, то об этом знало лишь самое близкое окружение.
– А эти печальные глаза! – прерывисто вздохнула одна девочка.
Его видели все, но как свести знакомство?
Впрочем, короли не женились на купеческих дочках, даже если у тех был прекрасный дом на Лондонском мосту.
– Отец уж, верно, найдет тебе кого-нибудь по душе, – утешила Тиффани мать.
Но Тиффани хоть и не возразила, но помнила обещание.
– А еще он сказал, что я могу выбрать, – кротко напомнила девочка.
Обосновавшись у Флеминга, Дукет неизменно держал слово и навещал Тиффани каждую неделю. Иногда они сидели с кухаркой, но если день выдавался погожий – выходили. Однажды в ясный октябрьский день того же года они отправились к Чосеру.
В последнее время Дукет чаще виделся с крестным, так как тот получил новую должность, удерживавшую его в Лондоне. Он стал таможенным контролером по шерсти.
Лондонская таможня располагалась в огромном, похожем на сарай здании, которое стояло на пристани между Биллингсгейтом и Тауэром. Королевские предписания, охватывавшие весь экспорт шерсти, настаивали на использовании лишь определенных портов – это была великая монополия торговцев, названная «Стейпл». И ее лондонский порт считался одним из крупнейших. Туда ежедневно прибывали сотни тюков шерсти, которые проверяли, взвешивали и оплачивали. И только после уплаты пошлин их метили и опечатывали королевской печатью под надзором самого Чосера, затем грузили и
Однако на сей раз они застали таможенника готовым идти домой, а потому пошли обратно все вместе. Чосер жил в великолепных апартаментах, приобретенных с получением должности. Его жилище находилось у Олдгейт – ворот города в восточной стене, в нескольких сотнях ярдов от Тауэра. Оно включало просторное и красивое помещение над самими воротами с отличным видом на открытые поля по сторонам от старой римской дороги, уходившей к Восточной Англии. Миловидная темноволосая жена Чосера занималась с младенцем, и глава семьи отвел гостей в большие комнаты наверху.
Там было определенно неплохо, и все же Тиффани толкнула юношу, шепнув: «Ну и кавардак». Повсюду громоздились стопки книг. Их тут обнаружилось несколько десятков – большая коллекция по любым стандартам. Одни переплетены в кожу, другие – нет; некоторые написаны изящным каллиграфическим почерком, однако иные накорябаны столь скверно, что рябило в глазах. Но беспорядок создавали не книги, а листы пергамента. Они были везде, стопками и отдельно, некоторые аккуратно переписаны, но большинство исчеркано лишь наполовину и сплошь в исправлениях.
– Это моя берлога, – виновато улыбнулся Чосер. – Здесь я читаю и пишу вечерами.
Тиффани знала от отца о литературной деятельности Чосера и, думая о собственной учебе, спросила:
– А сколько строчек вы можете написать за вечер?
– Очень много выкидываю, – признался он. – Бывает, что и одна едва наберется.
Впоследствии Тиффани сказала Дукету:
– По-моему, коли так, то не очень-то у него получается.
Они простились с Чосером и двинулись коротким путем по старой дороге за воротами Олдгейт, тогда-то Тиффани, позволившая себе возобновить размышления о муже, и повернулась вдруг к Дукету.
– Знаешь, – сказала она, – меня никогда не целовали. Надеюсь, ты умеешь.
Он умел.
– Ну так давай, – потребовала девушка.
Дукет обнаружил Бенедикта Силверсливза на южной оконечности Лондонского моста, когда возвращался домой, – тот поджидал его. Уиттингтон мог думать что угодно, однако на Дукета молодой законник произвел сильное впечатление.
Силверсливз был сама любезность. Он говорил спокойно и с достоинством. Бенедикт объяснил, что днем ему случилось выйти через ворота Олдгейт и он…