Лондонские оборотни
Шрифт:
Было мгновение, когда баронет имел возможность выстрелить, но он совершенно неправильно держал ружье, и лишь изо всей силы ткнул зверя прикладом в брюхо. Но такой толчок только отвлек на мгновение внимание твари, не причинив ей сколько-нибудь ощутимого вреда. Когда она обернулась, и полыхнули желтые злые глаза, попытка нападения показалось баронету совершенно беспомощной и глупой. Но было в этом взгляде не только звериное бешенство и ярость, но и недоумение и смятение.
Секунду-другую Таллентайр размышлял, действительно ли эта тварь собиралась напасть, но тут же решил, что на раздумья нет времени, да и на риск тоже. Он вновь напал, и когда большая когтистая лапа ударила его сбоку, оказался к этому готов. Увы, сила толчка оказалась заметно большей, чем та, с которой он мог справиться. И несмотря на готовность сгруппироваться, он распростерся на земле, и его несчастное бедро снова наткнулось на острый камень. Впрочем, Таллентайр
Он ударился головой о камень, и все поплыло перед глазами. Луна, которая теперь красовалась перед ним, точно большой серебряный шиллинг, внезапно ушла во тьму, а звериный запах, который и прежде досаждал ему, стал таким крепким, что ему сделалось муторно.
Огромная тяжесть навалилась на него, но он не почувствовал ни когтей, ни ужасных острых зубов и, к немалому своему изумлению, не мог понять что давит на него, ни что случится дальше. Смерть, казалось, не уточняла, как ей к нему явиться, просто была тьма и беспомощность.
Но вот, давление прекратилось, как будто тварь второй раз проходила над его лежащим телом. И все-таки он крепко держал в руках двустволку. Он слышал голос отца Мэллорна, который снова обрел способность к членораздельной речи, и услышал четко произнесенное слово Satanas, из чего следовало, что священник счел нападавшего подлинным демоном. Но времени для рассуждений не было, оказались бы он действенными или нет, поскольку слова опять привлекли внимание чудовища к иезуиту.
Когда зверь снова двинулся прочь от Таллентайра, и баронету, наконец, удалось встать на колени, вскинуть двустволку на плечо и приготовиться к выстрелу. Он увидел, что чудище присело, точно кошка, не более чем в пяти футах от него. И почему-то казалось, будто она потеряла часть своей массы, и теперь размерами не больше, чем он сам, хотя он не понимал, как это может быть. Лицо твари было обращено к иезуиту, ее глаза сияли в лунном свете. Они были такими же, как человеческие глаза, хотя у людей Таллентайр никогда не встречал желтых радужных оболочек. Он не мог прочесть выражения этих глаз, но предположил, что существо напрягает мышцы перед броском на жертву.
Он выстрелил, подавив крик боли, пронзившей руку от отдачи по всей длине. Чудище отскочило в сторону. Или, возможно, отлетело от удара, чего и следовало ожидать при такой пальбе. Таллентайр не сомневался, что попал, и, безусловно, при обычном соотношении сил такой выстрел убил бы жертву. Но он уже знал, что неистовое движение нелепой твари было не предсмертными судорогами. Она была ранена, но не мертва. И, пока он собирался, чтобы встать на ноги, она, казалось, вбирала свою массу из теней, пока снова не выросла до прежней величины. Таллентайр не видел священника, который опять упал на камни. Он перехватил ружье, отчаянно пытаясь перезарядить его, но знал, что это бессмысленно, ибо тварь уже снова нависла над ним, и ей достаточно было только дотянуться до него одной из когтистых лап, чтобы выхватить оружие. И когти эти теперь, когда он увидел их занесенными, больше напоминали ястребиные, чем кошачьи.
Его глаза, привыкшие теперь к мягкому лунному свету, разглядели теперь это странное и жуткое лицо во всех подробностях. Оно было темным. Но никоим образом не африканским; золотые глаза и прекрасно очерченные губы придавали ему слишком необычный вид, чтобы сравнить его с любым расовым типом, который был известен баронету.
«Это Сфинкс », – подумал он вдруг, понимая, насколько нелепая мысль пришла именно к нему. – «Ведь у нее лицо Сфинкса». Тварь вновь открыла рот. На этот раз он почти ожидал, что услышит слова, в которые будет облечена какая-нибудь древняя загадка, которую он должен разрешить. Но раздался лишь пронзительный звук. Это был, как он понял, крик боли, и звучал он странно жалобно. И угадывалось в нем что-то еще…
Большая когтистая рука взметнулась, собираясь схватить и разорвать его. Таллентайр замер, ожидая неизбежного.
Пока рука тянулась к Таллентайру, его взгляд уловил нечто светлое, вставшее на ее пути. Оно появилось столь удачно и своевременно, словно священник действительно сумел призвать дивный свет с Небес для сокрушения их врага. Что-то небольшое, но более яростное, чем Сфинкс, прыгнуло ему на голову, как прыгает белая кошка на вздрогнувшего от неожиданности огромного пса. Но нападающий как раз и был похож на пса, и Таллентайр, как только увидел это, понял,
Это был волк. Но какой-то поистине фантастический волк, который для Таллентайра с его убеждениями не вмещался ни в какие рамки. Таллентайр почувствовал, что сейчас вспыхнет жуткий бой, но не мог поверить, что обычный серый волк способен одолеть невиданное чудище. Баронет попытался встать, но голова кружилась и мысли были слишком затуманены.
Удар, который нацелил на него Сфинкс, если то вообще был удар, перешел в скользящий боковой бросок по прыгающему волку. Острые когти не вонзились в зверя со всей силой, но лишь оставили кровавые борозды на боку, и темная кровь выступила на бледной шкуре. Волк отлетел в сторону, но, едва приземлившись, быстро, хотя и не без усилий, развернулся, намереваясь немедленно продолжить сражение. Таллентайр ощутил нелепое желание закричать, приказывая волку бежать и спасаться. Сфинкс отступил на полшага, и на его лице отразились сомнение, недоумение и неуверенность, но затем его крылышки опять забили, он поднялся на задние лапы, выставил вперед свои страшные когти, и приготовился к бою. Таллентайр вновь попытался достать из кармана запасные патроны, но что-то вновь помешало ему. Как будто все тени вокруг были в союзе со Сфинксом. Они, казалось, готовы были драть его когтями тьмы, им не требовалось разрывать его плоть, они хотели дотянуться до его души.
Баронет уронил незаряженную двустволку. В голове у него слышался грозный рев, как будто вся окрестная тьма наваливалась на него, и выла в гневе и радости. Он чувствовал, что ни на миг не может задержать дыхание, что нет воздуха для его изнуренных легких. В груди возникла боль, как будто ее все крепче стискивал железный обруч. Он пристально всматривался в тьму, пытаясь увидеть начинающийся бой между маленьким серым зверем и огромным черным чудовищем. Но разобрать он смог только безумное, все ускоряющееся мелькание черных и белых пятен, клубящееся и смещающееся, лишенное какого-либо смысла.
«Как», – подумал он, ликуя и дрожа от облегчения, – «да быть этого не может. Я отравлен и вижу все это в бреду. Это меня, а не Дэвида укусила змея. И это я, а не он, лежу в постели и выкрикиваю названия того, что меня преследует!» Похоже, что так и было, он почувствовал беспричинную уверенность, что именно его, а не Лидиарда, должна была ужалить змея. Ему повезло, теперь он взял на себя эту ношу, чтобы облегчить положение друга, он занял место юноши.
Воодушевленный сознанием справедливости происходящего, он все боролся и боролся против тьмы, но она не позволяла ему дышать, и он не мог найти средство себя поддерживать. В конце концов, он упал, да так, словно пролетел сквозь гору, сквозь самую земную кору, и вот угодил в невыносимо унылую и безотрадную преисподнюю, где невозможно что-либо чувствовать. И все-таки чувствовал. Извращенно, с великим удовольствием и облегчением, ибо знал, что это, разумеется, сон, навеянный сочетанием нездоровой пищи и последствий борьбы и потрясения. В его душе не было сомнений, что он пробудится, когда настанет пора, и обнаружит, что мир таков, каким был прежде: реальный, прочный, постижимый.
Последним, что он услышал, был голос иезуита, испустившего вопль отчаяния, подобный тому, каким разразился Уильям де Лэнси, призывая их на встречу с абсурдом. «Не бойся, мой суеверный друг», — Вскричал Таллентайр тоном великодушного спасителя. – «Ибо воистину нечего бояться в такой преисподней, как эта, откуда мы в свое время будем вызволены возвращением к бодрствованию и разуму».
5
Ко времени, когда сэр Эдвард, наконец, пробудился от неестественного сна, солнце стояло высоко в небе, а Дэвид Лидиард потрудился под ним куда дольше, чем это можно было делать с удовольствием. Даже на этой высоте трудно было выносить полуденную жару. Лидиард не предпринял попытки похоронить священника, не попробовал он и сколько-нибудь методично искать де Лэнси. Он все еще был очень слаб после змеиного укуса. Он никак не ожидал, что на него так тяжело подействует подобная малость, не сравнимая даже с укусом, который достался ему близ Каира, когда зуб кобры проник сквозь ткань брюк. Он пробудился, полный воспоминаний о жутких видениях, которые не улетучились, как это обычно бывает с воспоминаниям о сновидениях. Но он нашел, что вполне здоров, и чувство благополучия доставляло ему удовольствие, пока он не выбрался на солнечный свет и не увидел, какое страшное несчастье обрушилось на его друзей, пока он был в беспамятстве.