Лонгин
Шрифт:
Нет.
Любовник?
Нет. Он Учитель, праведник.
Если Он праведник — то почему с Ним так обошлись?
Потому что не могли обойтись иначе. Его свет палил их. Он был так бел, что они ясно видели, как они черны. Блудницы и мытари принимали Его прощение — а они не смогли.
Ну, женщина, ободрись духом! Если вина твоего Учителя только в том, что Он слишком хорош для Срединного Мира — то Рим не карает за такую вину. Прокуратор разберется и отпустит его. По правде говоря, я думаю, что прокуратор
Это дело решают не Прокуратор и не Каиафа.
Кто же?
Господь Бог Всевышний.
Тогда тем более твоему Учителю нечего бояться. Ведь боги справедливее людей.
Господь милосерден. И потому Сын Божий будет убит.
Ты бредишь, женщина! Да за что же Бог может приказать убить Своего Сына?
Он не приказывает, Он просит — и Сын отдает Себя в жертву. Даже ты, язычник, знаешь, что очищение обретается жертвой. У Сына есть власть прощать нам грехи — и поэтому Он умирает…
Лучше бы у Него была какая-нибудь другая власть — например, обернуться сейчас птицей и улететь от Прокуратора и от меня.
Он остается по Своей воле, чтобы спасти тебя, сотник, от твоих грехов — как Он спас меня.
И как же Он тебя спас? Ты говорила, что не блудница больше — Он что, дал тебе денег?
Денег у меня хватало, я блудила не ради них. Он простил меня…
А кто Он тебе такой, чтобы прощать? Если бы Он был тебе отцом или мужем — тогда я сказал бы, что Он человек великодушный и добрый, может быть, даже слишком. Но Он тебе никто!
Нет, Он мой Господь. И тебя Он тоже простит, сотник.
Солдаты смеются, Лонгин улыбается.
Да неужели? Ну вот тут уж вышла промашка: я не нуждаюсь в прощении. Хвастаться я не люблю, Мириам, и говорю только то, что есть: так вот, я хороший человек, и греха на мне нет. Я не грабил и не насиловал, не брал взяток и не убивал невинных. Я всегда отдаю свои долги, не обижаю моих солдат и не подлизываюсь к старшим, честно несу службу, приказов слушаюсь, стрелам не кланяюсь и меча не боюсь. Я даже по девкам не хожу, потому что мы с моей женой поклялись друг другу в верности. И твой Учитель мне не Господь, и в Его прощении я не нуждаюсь.
Еще и ночь не настанет — а ты будешь нуждаться в нем как никто другой.
Это почему же?
Потому что ты убьешь Учителя.
(солдатам) Уведите ее. Она слегка не в себе от беспокойства, я не вижу в этом преступления, так что вы проводите ее вниз и отпустите.
Идем, красавица!
Солдаты с Марией направляются к двери.
Стойте! Максимус, Кратон, я знаю вас обоих. И вы знаете меня, что мое слово твердо. Если я дознаюсь потом, что по дороге вы эту женщину обидели, я шкуру с вас обоих
Да бросьте, командир! Шлюха, что бы ни говорила — всегда шлюха!
А приказ — всегда приказ, и я приказываю пальцем ее не трогать! Марш! И через минуту я должен видеть, как вы с ней вышли из нижней арки и вошли назад без нее!
Через другие двери входит Пилат — озабоченный, погруженный в себя, он какое-то время не замечает Марию.
Лонгин! Дело хуже, чем я думал. Он не пророк, он сумасшедший, но Он и вправду не отрицает, что Он Царь Иудейский и так просто Его отпустить нельзя — эти поганцы пустят слух, что мы покровительствуем бунтовщику. Я велел отвесить Ему сорок плетей без одной, ты проследишь за исполнением приказа.
Мария вскрикивает.
Это что еще за птица? Знакомое лицо… Где я тебя видел, милашка? Все никак не могу припомнить…
Кратон открывает рот, чтобы сказать, Лонгин показывает ему кулак из-за спины Пилата.
Это одна из учениц иудейского пророка. Приходила узнать о Его судьбе. Я велел выпроводить ее.
Правильно… (делает солдатам знак увести Марию). Значит, так. Сорок плетей без одной, и пусть все болтуны заткнутся. Потом — я вспомнил, у них есть обычай отпускать на Пасху одного преступника. Ты приведешь из тюрьмы Димаса, Гестаса и Варраву. Когда они увидят его штрафную ряху, и вспомнят, скольких он зарезал — то сами попросят отпустить пророка. Так что ты вели парням не усердствовать. Я хочу, чтобы Он был жив. Чтобы Каиафа утерся… Нет, ну где я видел эту птичку? Ладно, потом вспомню. Выполняй.
Пилат уходит в свою дверь, Лонгин хочет идти в свою, но на пороге сталкивается с Самуилом.
Ох!
Это еще кто такой? Гай!
Не надо, не надо никого звать, господин легат!
Я не легат, побереги свою лесть для дураков. Кто ты?
Слуга Первосвященника Каиафы, Самуил.
И чего тебе здесь надо? Говори быстро, у меня дела.
Знаю, знаю: бичевать самозванца, который называл себя Иудейским Царем.
Подслушивал?
Помилуйте, как можно? Я как раз искал того человека, которому будет поручено привести в исполнение приговор мятежнику.
Ну так что тебе нужно? Или ты — тоже из его учеников и попросишь меня о снисхождении?
Тьфу! Тьфу! Тьфу! Я — из учеников этого…? Да никогда! Да пусть сбудутся на нем все проклятия Израилева Народа! Да пусть Он будет наказан за грех каждого из негодяев! Он — богохульник, мерзость из мерзости! Нет, я пришел просить тебя не о милости, сотник, а о справедливости! Такие, как Он, не должны жить на свете. Я видел твоих солдат, сотник — это крепкие ребята. Да и не любят они иудеев, что говорить. Если они перестараются… Ведь тридцать девять бичей — это немало! Преступник сдохнет как собака — как раз такой смерти он и достоин.