Шрифт:
Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
Лопатка
Цикл "Дом у Египетского моста"
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
В этот день родители наши с утра поссорились.
И все-таки мы собирались куда-то ехать. Куда и к кому - не скажу, не помню, но хорошо помню, что ехали все вместе: папа, мама, Вася и я. Такое у нас бывало не часто. Почему-то всегда получалось так, что в гости мы ездили или с одной мамой, или с одним папой. А тут - всем семейством. Значит, предстояло что-то чрезвычайное,
Не могу точно назвать год, когда это случилось. Значит, не помню, и в каком я был возрасте. Судя по тому, что папа находился не на фронте, а дома, еще не начиналась первая мировая война. Выходит, таким образом, что мне минуло тогда лет пять-шесть. А Вася и совсем был поросенок. Толстенький, белобрысенький, слегка даже рыжеватый поросенок с молочно-голубыми, как наше северное летнее небо, глазками.
Дома сильно пахло вежеталем, которым отец по утрам смачивал свои жесткие волосы, мамиными духами, глаженым бельем, паленым волосом. Горничная Варя, сбиваясь с ног, бегала то и дело из кухни в кабинет или в спальню - то с папиными начищенными штиблетами, то с парикмахерскими щипцами, то с маминой кружевной нижней юбкой.
Нас уже давно привели в парадный вид, нарядили в новые синие блузки с белыми накрахмаленными воротничками и такими же крахмальными манжетами, повязали нам на шеи пышные белые в голубую крапинку банты, обули в сапожки на пуговках. Закованные, как в латы, в эти манжеты и воротнички, застегнутые на все пуговицы, мы уже с полчаса томились, не зная, куда себя девать...
А родители ссорились. Одеваясь каждый в своей комнате, они говорили друг другу через закрытые двери какие-то колкие и обидные слова. О чем там шла речь, мы, конечно, не понимали. Мы просто слушали, вздыхали, уныло слонялись по квартире и ждали, когда же в конце концов родители будут готовы и выйдут.
Наконец нас увидел папа. Он быстро вышел из кабинета - без пиджака, в одном жилете. Нижняя часть лица его была затянута, как забралом, прозрачным, сетчатым наусником.
– Эт-то что такое? Вы почему торчите дома?
– сказал он голосом из-за наусника особенно страшным.
– А ну живо - одеться и во двор!
– Как, они дома?
– послышался испуганный голос мамы.
– Ха! А вы, мадам, даже не знали об этом?
– слегка захохотал отец в сторону спальни.
– Нарядить, как попугаев, детей, на это ума хватает, а вот позаботиться, чтобы мальчишки были на воздухе...
– Боже, они дома, - повторила мама, появляясь в дверях гостиной - уже нарядная, в шуршащем платье, с каким-то сверканием на груди, но еще не причесанная, с висящим на лбу рыжеватым шиньоном.
– Детки, милые, - сказала она.
– В самом деле, что же вы торчите дома? Идите. Подышите. Мы... с вашим отцом минут через пятнадцать спустимся. Варя, оденьте их, пожалуйста.
С помощью горничной мы облачились в наши демисезонные серые в елочку пальтишки, напялили на стриженные под машинку головы такие же серые в елочку кепки, и Варя выпустила
Выходя, я заметил в углу передней свою маленькую деревянную лопатку и на всякий случай прихватил ее. Лучше бы я ее не замечал и не прихватывал. Ведь именно с этой паршивой, обшарпанной, посеревшей от времени лопатки все и началось.
Был солнечный, но уже не жаркий, а даже прохладный осенний день. Как всегда в это время года, мне как-то особенно крепко ударили в нос сразу все запахи нашего двора - смолистый запах лесного склада, запахи курятника, лаковой мастерской, конюшни, паровой прачечной... Но самый сильный запах шел от земли - запах гниющего дерева, палых листьев, грибов-дождевиков. Этот запах пронизал все тело, кружил голову.
Мы зашли в наш крохотный, игрушечный садик, отгороженный от двора низким зеленым заборчиком, и поскольку в руках у меня была деревянная лопатка, я сразу пустил ее в ход: стал рыть яму. Рыл, помню, "до червей", то есть пока не появится первый нежно-розовый дождевой червяк. Рыть было трудно - и земля твердая, и крахмальный воротник мешал. Я пыхтел, обливался потом и все-таки продолжал ковырять землю.
А Вася стоял рядом, смотрел и завидовал.
– Дай и мне немножко покопать, - сказал он, не выдержав.
Наверно, я обрадовался, что можно отдышаться, перевести дух, но все-таки для порядка сказал:
– Ха! Покопать! Хитрый! А что же ты свою лопатку не взял?
– Я ж свою потерял, - жалобно сказал Вася.
– Ну, на, - сказал я великодушно.
– Только, смотри, не сломай.
– Не бойся, не сломаю, - обрадовался Вася, схватил лопатку, с силой воткнул ее в землю и - серый черенок лопатки сразу переломился надвое.
От ярости у меня кровь хлынула в голову.
– Ты что?!
– закричал я, наступая на Васю.
– Я ж тебе сказал!
Вася пригнулся, ожидая удара. В то время он еще был ниже ростом и слабее меня. Это потом, года через два он стал не по дням, а по часам меня обгонять.
– Я ж тебе говорил - сломаешь!
– кричал я.
– Я же не нарочно, - бубнил Вася, сопя и не выпуская из рук обломок черенка.
– Не сердись, я тебе куплю.
– Что купишь?
– Лопатку.
– Ха! Купит он! А где у тебя деньги?
– У меня есть, - сказал Вася. Он кинул деревянный огрызок, порылся в кармане пальто и вытащил потемневшую от времени, но еще слегка отливающую красной медью двухкопеечную монетку.
Я ахнул.
– Что ж ты не говорил мне, что у тебя есть деньги?! Откуда?
– Нашел. Под воротами. Еще давно. Вчера.
– И молчал!
Внутри у меня уже все бушевало. Свалившееся на голову богатство опьянило меня.
– Хорошо, - сказал я.
– Пойдем - купишь мне лопатку.
Вася замигал реденькими рыжими ресницами.
– Куда пойдем?
Я стал лихорадочно вспоминать: где я видел лопатки? Ага - вспомнил!
– Идем на Покровский рынок.
– Одни?!