Лорд 3
Шрифт:
— Я ему печень вырежу, — хриплым и дрожащим от избытка адреналина голосом откликнулся шарфюрер. В ответ русский очень тихо прорычал и приподнял левый уголок верхней губы, показав крупный белый клык.
«Проклятье, таких зубов у людей не бывает, — мелькнула почти испуганная мысль в голове немца. — Неужели, про вервольфов всё правда?».
Кронкхе вышел вперёд, Ганс встал чуть позади и слева, а Бруно сзади и слева. При этом последний прикрылся частично фигурой своего командира, освободив правую руку, взяв клинок левой, хоть и не был левшой. Главная рука ему нужна была свободной совсем для другого.
Русские не считали немцев за противника. Это было видно по походке, по тому, как держали свои клинки, как смотрели
Сделав выпад ножом, гауптшарфюрер сместился на два шага в сторону и резко полоснул клинком перед собой крест-накрест, и сделал ещё один шаг. Своими атаками он не пытался достать противника, лишь стремился развернуть его в удобное положение. Вообще, бои на ножах чаще всего очень скоротечны и основное время боя — это наблюдение за врагов и передвижение. Обычно всё заканчивается после трёх-пяти ударов. Только на демонстративных состязаниях звучит лязг стали, выкрики, летают в воздухе руки и ноги. Всё это любят смотреть полковники и генералы из штабов, их жёны и дочери, гражданские зрители.
Сбоку попытался нанести удар Ганс, но совершил ошибку и сильно провалился вперёд, за что и пострадал. Русский неуловимо взмахнул своим огромным кинжалом, аж воздух загудел. Самого удара никто не рассмотрел.
— Хр-р, — захрипел немецкий солдат и схватился свободной рукой за горло, зажимая рану. Миг спустя выпустил свой клинок и попытался зажать рассечение двумя руками. Из-под них потекли струйки крови. Вместе с ней из тела быстро уходили силы.
Русский посмотрел на гауптшарфюрера и сделал то, от чего у немца, повидавшего многое чего на своём веку, зашевелились волосы под кепи. Партизан поднёс кинжал к губам и провёл языком по нему, слизывая кровь.
А потом раздался близкий взрыв гранаты.
Если русский и видел краем глаза, как Бруно схватился за неё, то не придал этому внимания по той причине, что немецкие М-24 зарекомендовали себя как неэффективное оружие. Узнай он, что конкретно эти гранаты прошли через руки специалистов-оружейников, то своё мнение мигом изменил бы.
Бруно выдернул из крепления гранту, вытянул руку в сторону врага, направив её, как фонарик, и дёрнул шнурок с керамическим шариком. Боеприпас рванул мгновенно — замедлитель отсутствовал. Во все стороны полетели крупные крупинки несгоревшего чёрного пороха, серебряная пыль и серебряная стружка. До партизана от Бруно было чуть больше двух метров. Благодаря этому русскому досталось немалая часть «осколков». Причём, очень много серебра угодило ему в открытое лицо.
— А-а-а! — заорал он и схватился за него, как недавно его противник за рассечённое горло. Все мысли о схватке вылетели из его головы. Воспользовавшись моментом, гауптшарфюрер прыгнул к нему и ударил его снизу вверх в правую сторону живота. Рубашка и меховая жилетка не оказали ни малейшего сопротивления острозаточенной стали. Ответом ему стал ещё более громкий вопль боли противника, получившего двадцать сантиметров посеребрённой стали в печень. Выдернув кинжал, Кронкхе ударил русского ещё раз, слева под рёбра. Длины клинка вполне достаточно, чтобы пробить оба лёгкого, а ширины, чтобы рассечь органы на несколько кусков. Он ещё и провернул своё оружие, чтобы увеличить рану.
За его спиной раздался дикий крик ярости и боли, который издал второй партизан. Ударом ноги сметя со своего пути Нотбека, рубанув ножом по правому предплечью Августа, он бросился на Кронкхе.
«Это конец», — успел подумать тот. Он успел увидеть атаку и осознать её последствия, но не успевал уйти от неё или отразить выпад. Спас своего командира умирающий Ганс. Солдат, к этому моменту уже упавший на землю, перевернулся на бок так, что граната на его теле «смотрела» вверх, после чего окровавленными пальцами стянул крышку с гранатной ручки и дёрнул шнурок запала. Взрыв прозвучал в тот самый миг, когда русский перепрыгивал
«Наверное, для такого, как он, серебряная стружка в штанах — это как хороший пинок в пах такому, как я или Нотбек», — подумал гауптшарфюрер, глядя на партизана, корчившегося на земле рядом с Гансом. Пока он стоял, Нотбек успел подняться на ноги, оказаться рядом с русским бандитом и изо всей силы ударить того ногой в голову.
— Теперь у нас есть пленный, — тяжело дыша, сообщил он командиру. — Нужно его утащить отсюда поскорее.
Первым делом они связали второго партизана, затем оценили состояние первого и дополнительно выпустили ему в сердце и голову несколько пуль из пистолета.
— Ему бы голову отрезать, чтобы с гарантией прикончить тварь, — предложил шарфюрер.
— Некогда. Нужно парням помочь и убираться отсюда. Тем более, серебра в русском столько, сколько не каждая модница на себе носит в Берлине.
Короткая стычка с парой русских дорого обошлась спецгруппе аненербе. Двое убитых в самом начале. Ганс истёк кровью. Бруно лишился одного пальца на руке, ещё два оказались серьёзно покалечены, лицо обожгло близким взрывом и посекло серебром, при этом повредив правый глаз. Августу русский отрубил правую руку на ладонь выше запястья. У Нотбека оказались треснуты рёбра. Легче всего отделался Кронкхе. Ему досталась часть серебра от гранаты. Но так как осколки были мелкие, то они неглубоко проникли в тело. Немец даже заметил раны не сразу под действием адреналина.
ЭПИЛОГ
Бойцы со смесью страха, удовольствия и надежды смотрели за тем, как небольшую деревушку в полукилометре впереди перемешивали снаряды гаубиц и тяжёлых миномётов. Она уже четырежды переходила из рук в руки, став могилой для сотен мужчин всех возрастов с обеих сторон. Ещё больше народу получило ранения и увечья. Поселение находилось на пологом холме, с которого удобно контролировать подступы к северо-западной окраине Витебска и концентрировать силы для удара в том направлении. Ещё неделю назад там вовсю хозяйничали оккупанты. Потом их выбили лихим наскоком советские кавалеристы из бригады полковника Шарова. Спустя два дня немцы сумели вернуть деревню обратно, но сутки спустя после нескольких кровопролитных попыток красноармейцы восстановили над ней контроль… чтобы вчера под вечер отступить, а сегодня с рассветом попытаться уничтожить немцев, засевших там. Чтобы подавить пулемётные точки расчётами двух миномётных батарей и одной гаубичной был проведён артналёт. Сорок минут миномётчики и артиллеристы вели беглый огонь, расположившись недалеко за позициями тех подразделений, что будут атаковать деревню. Встали чуть ли не на глазах — всего-то пара километров до холма — у врага, пользуясь тем, что тот испытывает огромную нехватку боеприпасов и не может ответить ничем на такую наглость.
— Ох, любо-то как смотреть на это, — пробасил ефрейтор с ДП. — Ишь как мешает фашиста с землицей нашей.
— Всех не перемешает, — ответил ему молодой красноармеец, стоящий правее от него в траншее. — В прошлый раз…
Что он хотел сказать ефрейтор так и не узнал, так как слева и справа от них в небо взлетели зелёные ракеты, а в десятке метров заорал во всё лужёное горло старший сержант Мойкин:
— В атаку! Вперёд!
— Вот и наше время подошло, — торопливо сказал ефрейтор, после чего шагнул на два патронных ящика, поставленных друг на друга у стенки окопа, и быстро поднялся на бруствер. С небольшой заминкой за ним последовал его сосед, чью речь оборвал сигнал к наступлению. Одновременно с ними из траншей выскакивали десятки, сотни бойцов и, сверкая штыками винтовок, бросились на врага. Над окрестностями разнесся грозный русский клич: