Лорд Байрон. Заложник страсти

Марчанд Лесли

Она с большим снисхождением относилась к человеческим слабостям. Женственные черты в характере самого Байрона располагали его к мягкости и житейскому опыту леди Мельбурн, которая стала его постоянной собеседницей и наперсницей. Возможно, он ценил ее еще больше за приятный контраст в нраве и понимании со своей матерью. Однако это приятное знакомство пробуждало в нем не только сыновние чувства. Байрон говорил леди Блессингтон: «Леди Мельбурн, которая могла бы быть моей матерью, так тронула мое сердце, как могли тронуть лишь некоторые молодые женщины. Она обаятельна – что-то вроде современной Аспазии. Я часто думал, что если бы леди М. была бы чуть моложе, то легко вскружила бы мне голову…»

В мае отношения с Каролиной настолько усложнились, что Байрон начал подумывать об отъезде, но не находил в себе душевных сил. Позже он говорил Медвину: «Женщины легко манипулируют

мной, и она (Каролина. – Л.М.) приобрела надо мной такую власть, которую я не мог легко отбросить. Я долго покорялся, потому что ненавижу сцены и ленив от природы…» Он давал Каролине мудрые советы, зная, что она все равно не последует им: «Я подчинялся тебе и опять подчинюсь, если ты мне поможешь, но видеть, как ты несчастлива, – выше моих сил… Мы должны попробовать. Эта мечта, это двухмесячное помешательство должны закончиться…» Байрон собирался 1 июня отправиться в Ньюстед с Хобхаусом, «который старается, как ты и все другие, – писал он Муру, – помочь мне в этом затруднительном положении». Хобхаус, которого сэр Гарольд Николсон метко назвал «балансом в жизни Байрона», был встревожен затянувшейся связью своего друга, потому что лучше других знал, насколько далеко все зашло и как опасен побег. Но и в Ньюстеде они не могли найти спасения. Хобхаус писал: «К Байрону с письмами от леди К. Л. приходит паж – ужасный человек».

13 июня Байрон вернулся в Лондон. Во время своего отсутствия он был избран членом Лондонского Хэмпденского клуба, реформаторского заведения, состоявшего из либерально настроенных аристократов, таких, как сэр Фрэнсис Бердетт, который и рекомендовал Байрона. Байрон чувствовал себя не в своей тарелке среди инакомыслящих членов клуба. Однако и там он нашел людей, близких ему по духу. Одним из самых активных новичков оказалась леди Оксфорд. К середине июня Байрон и Хобхаус стали частыми гостями на ее балах и вечерах. Красивая и образованная Джейн Элизабет Скотт, графиня Оксфорд, была дочерью приходского священника и росла под влиянием идей Французской революции. Ее пылкое стремление к радикальным социальным изменениям могло сравниться только с увлечением красивыми мужчинами, которые по убеждению или влечению разделяли взгляды графини. Она вышла замуж в 1794 году, в возрасте двадцати двух лет, за Эдварда Харли, первого графа Оксфорда и Мортимера, но вскоре устала от роли светской дамы и полностью посвятила себя реформаторскому движению и его сторонникам. Ее первым любимцем после того, как граф, в юношестве придерживавшийся радикальных взглядов, превратился в благодушного политика и мужа, стал один из парламентских лидеров, сэр Фрэнсис Бердетт. Леди Оксфорд была свободна от условностей и следовала на поводу у своих страстей с готовностью, обычной среди английской аристократии, но с еще большей беспечностью. Принцесса Уэльская, чьей близкой подругой она была в 1812 году, простила ее за то, что графиня «была милостива к сэру Фрэнсису Бердетту», и обвинила лорда Оксфорда, потому что «он оставил такую молодую и красивую женщину на целую неделю в сельском доме с таким привлекательным и смелым джентльменом». Когда леди Оксфорд во всем призналась мужу, «он произнес, что ее откровенность настолько притягательна, что он полностью ее прощает». Леди Оксфорд не было нужды избавляться от столь благодушного и терпеливого мужа.

Так и жила леди Оксфорд, а тем временем плодом ее любовной страсти стал целый выводок красивых детей, отец которых был неизвестен и которых называли «Харлейской смесью», потому что под таким названием были опубликованы в 1744 году некоторые рукописи из библиотеки Оксфордов. Леди Оксфорд уже надоел последний любовник, лорд Арчибальд Гамильтон, когда она встретила Байрона, однако весьма сомнительно, что он, поглощенный интригой с Каролиной Лэм, обратил внимание на «увядшие прелести» женщины, которая, несмотря на свою привлекательность, была на шестнадцать лет старше его.

Возможно, к тому времени Байрона уже представили принцессе Уэльской. Она покровительствовала многим его друзьям, и леди Оксфорд была частой гостьей в Кенсингтонском дворце. В любом случае Байрон разделял симпатии, питаемые вигами к принцессе, чьи взгляды противоречили взглядам принца-регента. Однако, когда появилась возможность встретиться с принцем, Байрон ухватился за нее, как истинный тори. На вечере принц, узнав о присутствии среди гостей автора «Чайльд Гарольда», выразил желание увидеть его. Смущение Байрона исчезло, когда принц заговорил о литературе. Их обоюдное восхищение Вальтером Скоттом уменьшило сдержанность Байрона. Тем не менее он иронически писал об этом разговоре

лорду Холланду, потому что не хотел, чтобы его друзья-виги подумали, будто он переметнулся в стан врага.

В конце июля отношения с Каролиной накалились до предела. В своем дневнике Хобхаус описывает те драматические события: «Среда, 29 июля. Отправился к Байрону на Сент-Джеймс-стрит, 8, надеясь отправиться вместе в Хэрроу, – план, придуманный им, чтобы избежать опасной встречи с дамой. В двенадцать часов, когда мы уже собирались уходить, мы услышали оглушительный стук и увидели толпу, собравшуюся у дверей дома, и немедленно по лестнице поднялся человек в странных одеяниях, это оказалась та самая дама из Брокета… Я решил, что бросить моего друга одного в такой ситуации, когда все до единого в доме, все слуги знали, что за женщина к нам пришла, и не попытаться предотвратить катастрофу-побег, который казался неминуемым, будет неслыханным поступком, поэтому я остался в гостиной, а дама в спальне сняла свои одежды, под которыми оказался костюм пажа. Наконец она облачилась в платье, шляпку и туфли служанки и вышла в гостиную…» Когда Хобхаус стал настаивать на ее уходе, она попыталась заколоться кинжалом, и Байрону пришлось удерживать ее. Наконец Хобхаусу удалось уговорить ее переодеться и отправиться с ним в карете к другу при условии, что она сможет увидеться с Байроном до того, как он уедет из города. Больше всего Хобхаус хотел, чтобы Байрон «не позволял этой женщине, которая, по мнению всего света, вцепилась в него мертвой хваткой, обрести власть над собой, согласившись на настоящее безумство, и, когда я узнал, что между ними все кончено, моей целью стало предотвращение общественного скандала».

И в самом деле между Байроном и Каролиной все было кончено, но тем не менее она продолжала свои безумства, а Байрон то подчинялся ей, то умолял ее проявить сдержанность и благоразумие. 9 августа Каролина прислала ему письмо, к которому приложила свои лобковые волосы и приписку: «От Каролины Байрону. От самой любимой после Тирзы и самой верной. Да благословит Господь твою любовь. Ricordati di Biondetta. От твоей дикой антилопы».

В письме говорилось: «Я просила тебя не присылать свою кровь, но теперь я согласна, потому что, если это означает любовь, я хочу, чтобы ты мне ее прислал. Я срезала волосы слишком близко, и было много крови; ты так не делай и, умоляю тебя, не подноси ножницы слишком близко. Лучше срежь волосы с руки или запястья. Пожалуйста, будь осторожен…»

12 августа произошло более серьезное прилюдное извержение «маленького вулкана». Леди Бессборо пыталась убедить Каролину уехать с мужем в деревню, а потом отправиться вместе в Ирландию. Когда лорд Мельбурн стал упрекать Каролину, она пригрозила, что уйдет к лорду Байрону. Мельбурн послал ее к черту и добавил, что не уверен, захочет ли Байрон ее принять. В ярости Каролина выбежала из дому и спряталась в доме врача, где Байрону удалось выследить ее, подкупив извозчика, и вернуть семье. Байрон испытал облегчение, когда в сентябре она отправилась с матерью и мужем в Ирландию. Его прощальное письмо, которое она хранила до конца дней, представляет собой искусную смесь учтивости и самоотречения, полностью отвечающих представлению Каролины о драматизме ситуации. Она была недалека от истины, полагая, что это письмо является достаточным доказательством любви Байрона, но не могла понять, что в то же время он был рад избавиться от нее. Ее отъезд дал ему возможность выразить чувства, которые он когда-то испытывал к ней.

«Моя милая Каролина, если слезы, которые ты видела на моих глазах и которые я не склонен проливать зря, если волнение, с которым я расставался с тобой, если все, что я сказал и сделал и готов сказать и сделать вновь, не убедили тебя в истинности моих чувств, которые вечно останутся неизменны, моя любовь, то у меня больше нет других доказательств… Знаешь, я бы с радостью отказался от всего в этом мире и в том ради тебя, и если я этого не сделал, то неужели ты мне не поверишь? Мне все равно, что думают другие… Я был и остался твоим, чтобы служить тебе, почитать и любить тебя и чтобы лететь за тобой куда угодно и тогда, когда ты этого захочешь».

Когда Каролина уехала, страсти немного улеглись, но Байрон продолжал писать ей, зная, что она ждет его писем, и желая предотвратить возможный скандал. От принца-регента леди Бессборо узнала, насколько широко распространились слухи о связи Байрона и Каролины и в каком смешном свете их всех представляли. Лорд Мельбурн сказал принцу, что Каролина свела его с ума, а Байрон околдовал всю семью, «матерей и дочерей». «Никогда не слышал ничего подобного, – воскликнул принц, – выбрать мать в доверенные лица!»