Лорд Хорнблауэр

Форестер Сесил Скотт

Он посмотрел на Доббса и Ховарда — те с мрачным видом сидели, храня молчание — они уважали его горе. Но вид их сочувственной скорби оказал на Хорнблауэра противоположное действие. Если они возомнили, что он потрясен и не может работать, им придется убедиться, что они глубоко заблуждаются.

— А теперь, если не возражаете, капитан Ховард, займемся бумагами из военного трибунала.

Начался обычный трудовой день. Оказалось, что несмотря на иссушающее его горе, он способен был трезво мыслить, принимать

решения, работать, как если бы ничего не произошло. И не просто работать, но и строить планы на будущее.

— Ступайте и разыщите Хоу, — обратился он к Ховарду. — Скажите ему, что мне нужно сей же час видеть герцога.

— Есть, сэр. — Ховард вскочил.

С едва заметной усмешкой он перефразировал приказание Хорнблауэра в помпезном стиле:

— Сэр Горацио испрашивает у Его королевского высочества позволения на краткую аудиенцию, если Его королевское высочество будет милостив принять его.

— Совершенно верно, — сказал Хорнблауэр, улыбаясь против воли. Оказалось, что возможно даже смеяться.

Герцог принял его стоя, грея свою королевскую спину у гостеприимного очага.

— Не знаю, — начал Хорнблауэр, — известны ли Вашему королевскому высочеству обстоятельства, которые стали первопричиной моего появления в водах этой части побережья?

— Расскажите об этом, — сказал герцог. Возможно, этикет не допускал вероятности того, что королевская особа может быть о чем-либо не осведомлена. В любом случае, поведение герцога не позволяло заподозрить, что вопрос вызвал у него интерес.

— Это был мятеж на одном из кораблей Его величества — Его величества короля Британии. На военном корабле.

— Правда?

— Меня послали разобраться с этим делом, и мне удалось захватить судно и большую часть бунтовщиков, Ваше королевское высочество.

— Прекрасно, прекрасно.

— Около двадцати из них предстали перед трибуналом, были признаны виновными и приговорены к смертной казни.

— Превосходно.

— Меня очень обрадует, если эти приговоры не будут приведены в исполнение, Ваше королевское высочество.

— Неужели? — Его королевское высочество, видимо, действительно не заинтересовала тема разговора — ему с трудом удавалось подавить зевок.

— В соответствии с требованиями службы, я не могу помиловать их, не допустив серьезного нарушения дисциплины, Ваше королевское высочество.

— Вот именно, вот именно.

— Но если Ваше королевское высочество вмешается в судьбу этих людей, я смогу помиловать их без ущерба для дисциплины, так как не в состоянии буду отказать вам.

— И почему я должен вмешаться, сэр ‘Орацио?

Хорнблауэр решил повременить с ответом на этот вопрос.

— Ваше королевское высочество — начал он, — может выразить мнение, что славные дни возвращения королевской династии во Францию

негоже было бы омрачить пролитием крови англичан, пусть даже виновных. Это сделает возможным для меня помиловать их, выразив крайнее нежелание это делать. Вряд ли стоит допускать, что люди, склонные к мятежу, будут всерьез поощрены к этому надеждой избежать наказания благодаря такому же событию в будущем — никогда более мир не испытает счастья видеть, как королевская династия Франции возвращается, чтобы занять свое законное место.

Последняя фраза представляла собой грубый комплимент, неумело сформулированный, и который вполне мог быть неправильно понят, но герцог, к счастью, воспринял его именно в том смысле, в каком тот задумывался. Тем не менее, это вряд ли произвело на герцога впечатление — с упрямством, присущим Бурбонам, он вернулся к первоначальной теме.

— Почему я должен делать это, сэр ‘Орацио?

— Из соображений гуманности, Ваше королевское высочество. Это сохранит жизнь двум десяткам человек, людям, способным приносить пользу.

— Пользу? Мятежники? Не исключено, что якобинцы, революционеры, эгалитаристы, а может быть даже — социалисты!

— Это люди, находящиеся в кандалах сегодня, и ожидающие повешения завтра, Ваше королевское высочество.

— Нисколько не сомневаюсь, что они этого заслуживают, сэр ‘Орацио. Хорошим же получится начало регентства, которое доверил мне Его величество, если первым публичным его актом станет ходатайство о помиловании шайки революционеров. Наихристианнейший король не для того вел двадцать один год борьбу против революционной заразы. Весь мир будет смотреть на меня с укором.

— Мне неизвестно ни единого случая, когда мир был бы оскорблен проявлением милосердия, Ваше королевское высочество.

— У вас странные представления о милосердии, сэр. У меня создается впечатление, что ваша необычная просьба продиктована иными соображениями, чем вы пытаетесь это представить. Может вы и сам либерал — один из тех опасных людей, которые называют себя мыслителями. Ловкий политический ход с вашей стороны: заставить мою семью скомпрометировать себя своим же первым документом, подстрекающим революцию.

Это чудовищное обвинение совершенно сразило Хорнблауэра.

— Сэр! — запротестовал он. — Ваше королевское высочество…

Даже если бы он говорил по-английски, то вряд ли смог бы найти подходящие слова, используя же французский, он оказался совершенно беспомощен. Это было не просто оскорбление, но и проявление узколобости и изворотливой подозрительности Бурбонов, позволившей нанести ему лишающий дара речи удар.

— Не вижу возможности удовлетворить вашу просьбу, сэр, — произнес герцог, положив руку на шнурок от звонка.