Лорд Хорнблауэр
Шрифт:
Мари, переполняемая желанием и любовью, источающая нежность и ласку, ждала его. Погрузиться в ее объятия означало окунуться в мир покоя и счастья, покоя безграничного, подобно морю в лучах заката. Пышная грудь, к которой он преклонил голову, звала его, ее аромат успокаивал и кружил голову одновременно. Она обладала им, любила его, плача от счастья. Ей принадлежала лишь половина его сердца, она это знала. Он был сухим, черствым, эгоистичным, и все же этот худощавый человек, лежащий в ее объятьях, был для нее всем. Ужасно, что он вернулся, чтобы позвать ее вот так. Он заставил ее страдать прежде, и она понимала, что те страдания ничто по сравнению с теми, которые
Глава 18
— Могу я поговорить с вами, милорд? — спросил Браун.
Он поставил поднос с завтраком рядом с кроватью и раздвинул шторы на окне. Солнечные лучи играли на водной поверхности Луары. Браун почтительно выждал, пока Хорнблауэр не выпьет свою первую чашечку кофе и не вернется в окружающую его действительность.
— В чем дело? — спросил Хорнблауэр, бросив взгляд на стоящего у стены Брауна. Тот держался как-то необычно. Манера, свойственная слуге джентльмена, сменилась строгой выправкой прежних дней, когда уважающий себя матрос, прямо держал голову и плечи, ждало ли его наказание кошкой или награда за отвагу.
— В чем дело? — переспросил заинтригованный Хорнблауэр.
На мгновение у него появилось невероятное подозрение, что Брауну пришла в голову глупость сказать ему что-то о его отношениях с Мари, но оно тотчас же исчезло, едва он осознал нелепость и невозможность подобного факта. И все же с Брауном было что-то не так — могло показаться, что он смущен.
— Хорошо, сэр… я хотел сказать милорд, — это был первый раз с момента присвоения Хорнблауэру нового титула, когда Браун допустил оговорку, — не знаю, захочет ли ваша милость выслушать меня. Не могу набраться храбрости, сэр… милорд.
— А, брось это, парень, — буркнул Хорнблауэр, — можешь называть меня «сэр» если так тебе удобнее.
— Это я вот к чему, милорд — я собрался жениться.
— Боже правый! — произнес Хорнблауэр. У него сложилось убеждение, что Браун — гроза женщин, и возможность его женитьбы никогда не приходила ему в голову. Он поспешил сказать то, что, по его мнению, было подходящим случаю:
— И кто же счастливая избранница?
— Анетта, милорд, дочь Жанны и Бертрана. И я очень счастлив, милорд.
— Дочь Жанны? Ах, да. Симпатичная девушка с темными волосами.
Хорнблауэр подумал о темпераментной французской девушке, выходящей замуж за такого надежного английского парня, как Браун, и не мог найти никаких доводов против этого. Браун станет лучшем мужем, чем многие другие, воистину счастлива будет женщина, которая получит его.
— Ты самостоятельный человек, Браун, — сказал он, — и не обязан спрашивать меня о таких вещах. Уверен, что ты сделал правильный выбор, и хочу пожелать тебе добра и счастья.
— Спасибо, милорд.
— А если Анетта готовит также хорошо, как ее мать, — мечтательно протянул Хорнблауэр, — ты будешь счастлив вдвойне.
— Вот как раз об этом я тоже хотел поговорить с вами, милорд. Как поварихе ей нет равных, хоть она еще молода. Сама Жанна так говорит, а уж если она говорит…
— То мы можем быть уверены, что так оно и есть, — согласился Хорнблауэр.
— Я подумал милорд, — продолжал Браун, — не хочу быть навязчивым, но если я остаюсь на службе у вашей милости, то вы могли бы взять Анетту в
— Боже правый! — воскликнул Хорнблауэр.
Перед его мысленным взором нарисовалась перспектива постоянно питаться обедами столь же вкусными, как у Жанны. Еда в Смоллбридже была вполне приличной, но крайне однообразной. Смешение кулинарных школ Франции и Смоллбриджа обещало весьма интригующие контрасты. В любом случае, с Анеттой в качестве кухарки Смоллбридж станет гораздо привлекательнее. Но о чем это он думает? Куда подевались его сомнения насчет необходимости возвращения в Смоллбридж? Такие идеи крутились у него в голове, когда он размышлял о Мари, и вот теперь он думает о Смоллбридже и Анетте, которая возглавит его кухню. Он стряхнул с себя охватившую его задумчивость.
— Само собой разумеется, что я не вправе принять такое решение самостоятельно, — сказал он, стараясь выиграть время, — как ты понимаешь, Браун, необходимо принять во внимание мнение ее светлости. У тебя есть на примете какой-нибудь иной вариант?
— В избытке, милорд, если вам угодно. Я подумываю открыть маленькую гостиницу — на сбереженные призовые деньги.
— И где же?
— Возможно, в Лондоне, милорд. А может в Париже. Или в Риме. Я обсуждаю этот вопрос с Феликсом, Бертраном и Анеттой.
— Бог мой! — снова воскликнул Хорнблауэр. До этого момента ему не приходило в голову ничего подобного, но все же он произнес, — не сомневаюсь, что у тебя все получится, Браун.
— Спасибо, милорд.
— Скажи-ка, то, что произошло похоже на любовь с первого взгляда. Нет так ли?
— Не совсем, милорд. Когда мы были здесь в прошлый раз я и Анетта… ну вы понимаете, милорд.
— Теперь понимаю, — сказал Хорнблауэр.
Что за невероятный человек этот Браун — человек, заведший трос, спасший «Плутон», одним ударом кулака заставивший замолчать полковника Кайяра, а теперь хладнокровно рассуждающий о намерении открыть гостиницу в Риме. Впрочем, наверное, не более невероятный, чем он сам, на полном серьезе обдумывающий сам с собой идею сделаться французским сеньором и не возвращаться в Англию. Эта мысль пришла к нему не позднее, чем прошлой ночью: несмотря на то, что страсть его получила удовлетворение, любовь к Мари делалась все больше в течение последних пяти дней — а Хорнблауэр не относился к числу идиотов, не представляющих, что это все за собой влечет.
— Когда же будет свадьба, Браун? — поинтересовался он.
— Так скоро, как позволят законы этой страны, милорд.
— Не имею понятия, насколько это долго, — сказал Хорнблауэр.
— Я выясню, милорд. Вам сейчас нужно что-нибудь?
— Нет. Я собираюсь встать немедля: невозможно оставаться в постели после получения таких удивительных новостей, Браун. Мне нужно подыскать подходящий свадебный подарок.
— Спасибо, милорд. В таком случае, я принесу вам горячую воду.
Мари была в своем будуаре, ожидая, пока он закончит одеваться. Она поцеловала его, пожелав доброго утра, провела ладонью по гладкой выбритой щеке и, обняв, подвела к окну в башне, чтобы показать первые завязи на яблонях в саду. Была весна, и было так хорошо любить и быть любимым в этой прекрасной зеленой стране. Взяв ее руки, он в приливе благоговейной страсти покрыл пальцы на них поцелуями. С каждым новым днем он обожал ее все больше за доброту характера и самоотверженность ее любви. Смешение любви и уважения производили в Хорнблауэре своеобразное сочетание — он готов был преклонять пред ней колени, как перед святой. Она понимала обуревавшее его чувство, как понимала все, что относилось к нему.