Лорд и егерь

Зиник Зиновий Ефимович

«Но потом я догадался, что того же мнения будет придерживаться и полиция, и поэтому решил разместить этот кусочек земного блаженства в диссидентской куртке — символ морального ригоризма, бескомпромиссности и незапятнанности… Как я мог забыть!»

«Чего вы там засунули в мой карман?» Виктор был в явном шоке от услышанного. «Вы что, хотите сказать, что все это время я таскал эту дрянь у себя в кармане?!» Он вскочил с дивана и стал вышагивать по комнате, как по тюремной камере, туда и обратно, туда и обратно. «Мне, видимо, придется подыскать политическое убежище подальше от здешних мест».

Однако на его слова мало кто обратил внимание — все следили за тем, что же обнаружил в кармашке Эдвард-Эдмунд.

С мальчишеским полувздохом-полувсхлипом радости он трясущимися пальцами

извлек из накладного кармашка сбоку куртки миниатюрный сверток. В комке бумаги оказался кубик темной смолы. Устроившись в углу, Эдвард-Эдмунд, как сибирский шаман, стал колдовать над этим кубиком: обжигал его зажженными спичками, отслаивая его по кусочкам, по крошкам перочинным ножичком. Потом смешал эти крошки с ниточками пахучего табака из жестяной коробки. Достал из внутреннего кармана камзола курительную трубку с длиннющим мундштуком. Тщательно набил трубку смесью табака и гашиша. Склонился над трубкой с зажженной спичкой, как будто отгораживаясь от всего мира, разжигая и распаляя ее посасываниями и снова подпаляя огоньком очередной спички. Из трубки наконец пополз завиток дыма. Эдвард-Эдмунд присосался к мундштуку и от коротких мощных затяжек перешел на один бесконечный вдох: это был цирковой номер на самый длинный и затянувшийся, как дурной роман, трубочный засос — воздух втягивался со свистом, брови Эдварда-Эдмунда соединились над переносицей в напряженной концентрации, челюсти были сжаты вокруг мундштука волевым усилием, а лоб наморщился думами о трудностях на пути к победному миражу. Наконец он отклонился спиной к стене, черты лица его разгладились, и глаза, затуманившись, избавились от болезненного блеска.

Сладковатый дурманящий запах гашиша стал распространяться по комнате, и на мгновение показалось, что все присутствующие стали вести себя так, как будто тоже накурились.

«До чего, фактически, дошло вырождение аристократии», — сказала Мэри-Луиза, усаживаясь на полу рядом с Эдвардом-Эдмундом. «Не дадите ли разок присосаться, your lordship [16] ?» Эдвард-Эдмунд с блаженной улыбкой передал трубку с гашишем Мэри. «Мэри-Хуана», — промурлыкал он. Мэри-Луиза повторила гимнастические упражнения по вздоху и выдоху, и на лице у нее тоже появилось умиротворенное выражение. «Эта трубка, your lordship, меня несколько примиряет с английской аристократией. Никогда не могла понять: зачем вообще существует палата лордов, фактически?»

16

Ваша светлость (англ.).

«Вопрос труднейший», — согласился с ней Эдвард-Эдмунд. «Поскольку лорды в действительности ничего не решают, цель их заседаний в палате — пудрить, как мне кажется, мозги правительству, морочить ему голову. Лорды своими бесконечными дебатами и поправками вносят путаницу в правительственные директивы, держат правительство в состоянии постоянной неуверенности, лишают его ощущения безнаказанности». В этом замечании было столько неожиданной для Эдмунда политической мудрости и логического изящества, что даже Виктор стал внимательно прислушиваться.

«А вы лично, как вы заморачивали голову правительству в палате лордов?» — спросил любопытствующий Куперник.

«Я выступал по проблеме заболевания бешенством среди собак России, ставших бродячими в результате того, что их хозяева арестованы за диссидентские взгляды».

«Я в ваших рекомендациях больше не нуждаюсь», — оборвал его Карваланов. «Что вы, кстати сказать, делали у Букингемского дворца — за мной следили, что ли?»

«У вас, дражайший Карваланов, мания величия; вам кажется, что за вами следит весь мир». Эксцентрические подергивания неврастеника уступили место иронии и проницательности слегка странноватого, но тем не менее опытного политического мыслителя. «Я попытался пробраться в Букингемский дворец по своей личной инициативе. Поскольку охрана дворца совершенно никудышная, я пытался добиться личной аудиенции королевы, следуя указаниям одного моего приятеля, монархиста чистой воды, но неизлечимого алкоголика, однажды

пробравшегося в пьяном виде в спальню Ее Величества, чтобы поднять бокал вина в ее честь и пожелать ей спокойной ночи. Моя же задача, как вы знаете», — он сделал еще одну гашишную затяжку, как бы для смелости, — «раскрыть глаза Ее Величеству на существующий в Великобритании заговор между крупнопоместным дворянством и КГБ: КГБ считает диссидентов бешеными собаками, в то время как всякий, кто защищает бродячих собак от бешенства егерей, считается опасным диссидентом здесь. Таким, как я, постоянно грозит опасность насильственной госпитализации в психбольнице. Королева, как известно, всегда появляется в окружении своры болонок corgi, я надеялся, что она меня поймет. Кто бы мог подумать, что вы и ваши друзья направятся в Букингемский дворец с той же целью?»

«Кто вам сказал, что мы были на аудиенции у королевы? Мы забрели в Сент-Джеймский парк с совершенно иными намерениями», — сказала Сильва.

«С какими намерениями?!» — повернулся Эдвард-Эдмунд к Виктору. «Не оказались ли вы одним из тех, кто, втеревшись в доверие к королеве, морочит ей голову и пудрит мозги по заданию фашиствующих егерей?» Эдвард-Эдмунд поднялся, качаясь, с пола. Ему навстречу поднялся с кресла Виктор.

Оба чуть ли не сбили с ног Куперника, он оказался зажат между ними, как судья между двух разгневанных игроков в крикет.

«Вы знаете, что царского спаниеля большевики, оказывается, не расстреляли?» — как нельзя к месту встрял Куперник. «Этого спаниеля, оказывается, вывез из России англичанин, гувернер царского семейства, по имени Гиббс, если не ошибаюсь. Успел спасти царскую собачку. Считалось, что собачка в одной могиле с государем-императором, а она, оказывается, в Англии преспокойно бегала по Гайд-парку. Благодаря английской короне, заметьте!» — нервно тараторил Куперник, глядя на перекошенные лица Виктора и Эдмунда. Те готовы были вцепиться друг в друга, если бы не Сильва: встав между ними, она сказала Эдварду-Эдмунду, что Виктора не пустила во дворец полиция по той причине, что он совершенно не осведомлен о правилах этикета. Например, как и когда отвесить поклон, когда целовать ручку и т. д.

«Руку?!» — поразился Эдвард-Эдмунд. «Руку целовать совершенно точно запрещено. Королева — лицо неприкасаемое. Кроме того, когда обращаешься к королеве в первый раз, надо сказать: Ваше Величество, а затем обращаться к ней исключительно: Мэм. Кроме того…»

«Продолжайте, продолжайте», — наигранно-скрипучим и высокомерным голосом заговорила Сильва. Поразмыслив мгновение, она уже забралась на стул в наспех сварганенном маскараде: старая белая скатерть в виде имперской тоги и с пластиковым пакетом на голове: помесь тиары с шутовским колпаком или короной. Она вытянула вперед руку в перчатке и оглядела присутствующих в поисках добровольца. Все, кроме Виктора, сгрудились полукругом около стула, привлеченные этой клоунадой. Ко всеобщему удивлению, Эдвард-Эдмунд быстрее всех подключился к игре — с легкостью и ловкостью, неожиданной для человека, накурившегося гашиша.

Шутливое выражение неподдельного возмущения тут же возникло на ее лице: она подыгрывала своему партнеру, как будто отрепетировала этот комический диалог заранее.

Она отвесила шутливый шлепок по склоненной в поклоне макушке «лорда». «Вы, мой милый, сдурели», — сказала она назидательно визгливым голосом: «Это что за поцелуи? Никаких телесных контактов с Ее Величеством. И курить гашиш с табаком, между прочим, тоже воспрещается. Советую вам припомнить лагерный опыт в карцере. Итак, приступим к знакомству. Я — Ее Величество».

«А я — Виктор. Победитель — в переводе с латинского».

«Не в вашу ли честь защитники прав человека основали музей имени Виктории и Альберта?»

«Викторией звали вашу бабку, Ваше Величество. Меня зовут Виктор. Чтобы не путать с Викторией, знакомые называют меня Вовой».

«Во-ва? По-английски звучит как имя женского рода».

«Это уменьшительное от Владимира. Так называется самая страшная тюрьма в России, где я провел свои лучшие годы. Мы пользуемся уменьшительными, чтобы преуменьшить собственный страх. Во-ва отчасти напоминает Фру-Фру — кличку лошади Вронского, любовника Анны Карениной».