Лорд Малквист и мистер Мун
Шрифт:
— Кто там?
— Это я, — ответил Мун.
В паузе он представил себе ее: настороженная, хрупкая, пугливая, точно мышка. Он услышал осторожное позвякивание цепочки, и дверь приоткрылась на четыре дюйма, туго натянув цепочку между их лицами.
— Да, мсье? — Осторожные глаза зверька над цепочкой.
— Мари… — сказал Мун.
Она спокойно ждала, и у Муна все внутри обмякло при виде ее серьезной кроличьей мордочки.
— Сколько тебе лет? Я хочу сказать, я видел, как ты прошла мимо, и…
Она серьезно смотрела на него.
— Ты счастлива?
— Мсье?
— Мари,
Мари осторожно кивнула.
— Ты такая тихая и ласковая. — Мун барахтался в своем участии к ней и не мог найти слов. — Должно быть, за тобой так приятно присматривать… пожалуйста, скажи мне, если я что-нибудь могу…
Банальность этих слов взбесила его. Он наклонился и сжал цепочку зубами. Уголки ее рта чуть дрогнули, но она не улыбнулась. Мун выпустил цепочку.
— Откуда ты родом? — мягко спросил он. — Из Парижа?
— Мсье?
— Откуда ты приехала?
— Меня прислало агентство.
— Тебе здесь нравится?
— Да, мерси бьен, мсье. Благодарю вас, очень.
— Я только хочу сказать, — произнес Мун, — я рад, что ты живешь в моем доме, потому что ты такая… простая. — Через минуту ему придется ее съесть. — Я хочу сказать, у тебя такие маленькие грудки и… — («Я вовсе не это хотел сказать».) — Ты так молода, тиха, спокойна, ласкова, тиха и молода — можно мне иногда тебя навещать? Ты будешь со мной говорить?
Мари улыбнулась, кивнула и наморщила свой кроличий носик, а Мун улыбнулся ей в ответ.
Он вернулся в спальню и сел на кровать. Музыка внизу достигла пика и смолкла, раздались аплодисменты в четыре руки, звучавшие будто заводные. Мимо двери спальни, не заглядывая внутрь, быстро прошла Мари, а секундой позже вошла Джейн, сняла халат и остановилась перед Муном совершенно голая, за исключением кольца с сапфиром, вставленного в пупок.
— Дорогой! Что ты сидишь тут и дуешься? Мы праздновали обряды весны!
Мун и циклопический живот подозрительно глядели друг на друга.
Джейн погрузила пальцы в шевелюру, сжала локоны и пряди цвета всех оттенков меда улыбающимся ртом и выгнулась назад, подставив Муну сапфир и распутный овал бедер. Он наклонился и сжал кольцо зубами. Когда она ловко повернулась, оно отделилось, и он едва успел оценить предложенную ему фантазию, как она ускользнула к зеркалу, мерцая умащенными холодным кремом ягодицами.
— Ты не сидишь на моих трусиках?
«Так не похоже на домашнюю жизнь нашей дорогой королевы».
Он не сидел на ее трусиках.
Она подвела губы и глаза, осторожно, как ребенок, у которого на все про все лишь два цвета (розовый и зеленый).
— По-моему, твой друг очарователен… почему ты раньше не приводил его домой?
— Он мне не друг. Я на него работаю.
— Как чудно, дорогой. Я бы тоже не прочь.
Он наблюдал, как она прилаживает разные лоскуты материи — чулки, подвязки, кружева, ленточки; резинки, — придающие ее наготе праздничный вид.
— Это у тебя с ним была встреча?
— Да, — ответил Мун. — Ты ведь не верила, что у меня встреча,
— Ты будешь работать на него каждый день? По большей части. Это, можно сказать, постоянная работа.
Кто бы мог подумать, — сказала Джейн. Она натянула чулок и провела руками по ноге, приобретшей под ее чудодейственным прикосновением карамельный цвет. — Я думала, ты уже совсем отчаялся стать Босуэллом.
На это Мун промолчал.
— А он тебе платит?
— Да.
— Что ж, дядя Джексон и того не делал. «Джексон-шмексон», — подумал Мун; иногда он хотел стать иудеем, но имел самое приблизительное представление о том, с чего начать.
— Это частично сэкономит мне деньги, доставшиеся тяжким трудом.
— Они не твои, — сказал Мун. — Ты зарабатывала не больше моего.
— Я просто шучу, дорогой.
Она принялась выдвигать и задвигать ящики в поисках чего-то — судя по ее наружности, решил Мун, это лифчик.
— Как бы там ни было, мой папочка заслужил их больше, чем твой.
С этим не поспоришь.
— А как же твоя книга, исследования и все остальное?
— Придется работать над ней в свободное время, — напомнил он себе.
Джейн задвинула последний ящик и выудила лифчик из корзины с грязным бельем.
— Ты много написал, дорогой?
— Нет… понимаешь, мне надо подготовить материал.
Все дело в том, чтобы подготовить материал. Нет смысла начинать писать, пока материал не подготовлен. Мун, поэкспериментировав с несколькими вариантами первого предложения, очень сильно это чувствовал. Он обнаружил, что обширность избранного им поля скорее успокаивает, чем отпугивает, но это комкало его стиль; он не мог написать ни одного слова без подозрения, что оно может оказаться неправильным, а если он денек выждет, то промежуточный опыт подскажет правильное. Этому не было конца, и Мун в страхе провидел себя чистым писателем, который, не написав за свою жизнь ровным счетом ничего, на смертном одре сочинит единственное предложение, которое будет сутью всего, что он сэкономил, и умрет, не успев его прохрипеть.
— Быть может, ты прославишься, когда напишешь свою книгу.
— Если меня кто-нибудь не опередит. — (Вот чего еще следовало опасаться.) — С историками такое часто случается.
— О господи, неужели? На твоем месте я бы поторопилась.
— Да, — согласился Мун и принялся наблюдать за ней всерьез.
Ее способ надевать лифчик всегда поражал его и переполнял нежностью. В фильмах и на фотографиях он видел женщин, которые стоят, в нельсоне вывернув руки за спину, и застегивают и расстегивают, нахмурившись и сосредоточившись, будто это некий тест на пригодность для страдающих параличом нижних конечностей. Он никогда не подвергал этот способ сомнению, но когда впервые увидел, как Джейн задом наперед опоясала лифчиком живот — чашки по-дадаистски висели на спине, — застегнула концы спереди, повернула всю конструкцию вокруг тела и подтянула вверх, со щелчком приладив чашки на место, то восхитился изобретательной невинностью, которая десять тысяч лет назад могла дать миру колесо.