Лошадь как лошадь

Шершеневич Вадим Габриэлевич

И груди ребят дымились У проруби этих грудей. И какая-то страшная милость Желтым маслом покрыла везде.

Из кафе выгоняли медведя,

За луною носилась толпа, Вместо федора звали федей И улицы стали пай.

Стали мерить не на сажени, А на вершки температуру в крови, По таблице простой умножений Исчисляли силу любви.

И пока из какого-то чуда Не восстал завопить мертвец, Поэты ревели, как словно верблюды От жестокой грыжи сердец.

Ноябрь 1918

– 57

Последнее слово обвиняемого

Не потому, что себя разменял я на сто пятачков, Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей рубленной, В сотый раз я пишу о цвете зрачков И о ласках мною возлюбленной.

Воспевая россию и народ, исхудавший в скелет, На лысину бы заслужил

лавровые веники, Но разве заниматься логарифмами бед Дело такого, как я священника?

Говорят, что когда-то заезжий фигляр, Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную, Захотел словами жарче угля Помолиться, упав перед мадонною.

Но молитвам не был обучен шутник. Он знал только фокусы, только арийки, И перед краюхой иконы поник И горячо стал кидать свои шарики.

И этим проворством приученных рук, Которым смешил он в провинции девочек, Рассказал невозможную тысячу мук, Истерзавшую сердце у неуча.

Точно так же и я... мне до рези в желудке противно Писать, что кружится земля и поет, как комар. Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивно Будет молиться влюбленный фигляр.

Август 1918

– 58