Лоскутки детства
Шрифт:
Реальным следствием моего проступка явилось запрещение всем девочкам-ровесницам иметь со мной хоть какие-нибудь отношения, и несколько удивленные взгляды маминых сотрудников-мужчин. Эти взгляды я ловил на себе когда приходил к маме в отдел за помощью в выполнении домашних заданий. Взгляды сопровождались с трудом сдерживаемыми улыбками «сквозь усы», и носили какой-то двусмысленный характер – то ли осуждающий, то ли поощряющий.
При воспоминании об этом моем детском преступлении в качестве некоего «заключительного аккорда» мне захотелось рассказать об одном, необъяснимом для меня самого случае, произошедшем ни много – ни мало спустя ровно… пол века.
Сеню
1994-ый год. В этот период я часто ходил пешком от метро «Чернышевская» по Фурштадской и далее через Таврический сад на Шпалерную улицу. Там был офис одной фирмы, где я трудился в то время. Параллельно с работой в НИИ, где в эти исключительно тяжелые годы зарплата была чисто символическая. И вот иду я однажды через Таврический, а навстречу мне… Сеня Лившиц. Вот так вот прямо и идет! Мне даже секунды не потребовалось, чтобы опознать его спустя пятьдесят лет. Сам не понимаю, как такое возможно. Сеня мельком скользнул по мне слегка удивленным взглядом, – что это вдруг какой-то незнакомый мужчина уставился на него, – и мы разминулись. У меня не возникло даже малейшего сомнения, что это был он. Надо вернуться, догнать его…! Но в первый момент я как-то растерялся, а мы с каждым шагом все дальше и дальше удалялись друг от друга. Иду и ругаю себя во всю – в кои веки мелькнула возможность соприкоснуться со своим детством, а я так по идиотски упустил ее…
Но видимо сентиментален был не только я, но и Госпожа Судьба – спустя несколько дней, там же, в Таврическом саду я вторично встречаю идущего мне навстречу Сеньку.
– Простите, Ваша фамилия не Лившиц?
– …Лившиц, – ответил он несколько удивленно, вглядываясь в меня, но совершенно не узнавая. – А мы знакомы?
– Простите, а Ваш отец не был в сороковых-начале пятидесятых главным инженером 8-ого ГПИ?
– Был.
– А Вам ничего не говорит фамилия Гермер?
– Говорит…
– Видите ли, я не знаю, что она Вам говорит, но во время войны у меня там работали папа и мама. А я – Милик Гермер, и мы были с Вами слегка знакомы, когда Вам было лет восемь-десять, а мне года на три меньше. А как Ваш папа?
– Папа умер уже пятнадцать лет назад…
Далее я узнал, что Сеня в свое время окончил Технологический институт имени Ленсовета, а спустя несколько лет, как и положено бывшему школьному отличнику и мальчику из интеллигентной инженерной семьи, защитил кандидатскую. А еще через энное количество лет – и докторскую. Сейчас он профессор этого же института и параллельно, как и я, совмещает в какой-то производственной фирме… Меня он смутно помнил, истории, о которой я писал выше, мы не касались. Мило поболтали еще немного о том, о сем, обменялись телефонами… Но ни он мне, ни я ему почему-то больше так и не позвонили.
Да, видимо действительно, – в «одну воду нельзя войти дважды»; эту древнюю истину, когда приходит время, каждый открывает для себя заново сам.
«День Победы, как он был от нас далек…»
Действительно, даже от меня, малолетки, этот день был далек. Но по иной причине, чем для взрослых. Просто после возвращения в Ленинград все вокруг только и говорили о приближающейся победе… День Победы был все
В Ленинграде он, слава богу, пришелся на ясный, солнечный день. Вряд ли его уже успели официально объявить нерабочим, но, думаю, что в этот день не работали все, кому только это мог позволить характер работы. Весь город, – от малолетних детей до глубоких стариков, – вывалился на улицу, все были возбуждены до предела. Невский был полон разномастного, неупорядоченного в своем хаотическом движении народа, казалось съехавшегося сюда со всех концов города. Каким образом – не знаю, так как транспорт сквозь эту человеческую подвижную массу двигаться, естественно, не мог, да, по-моему, не очень-то и пытался.
Наш 8-ой ГПИ на Невском 70, весьма режимный проектный институт, стоял с распахнутыми дверьми, и сотрудники, и члены их семей (а при желании мог и вообще кто угодно) сновали туда-сюда между улицей и актовым залом на втором этаже. Там дирекция так и не смогла организовать митинг – он захлебнулся в хаосе всеобщей человеческой радости и восторга. Все обнимались, целовались, поздравляли друг друга… Больше всего, естественно, досталось немногочисленным военным – их, кроме объятий и поцелуев в неисчислимых количествах, еще пытались качать или уже качали. Из-за возбуждения всех и каждого выпивших от трезвых было не отличить; но явно пьяных видно не было.
Маму я потерял довольно быстро. Как-то так получилось, что я оказался вместе с Наташей Птицыной – дочерью маминой подруги, еще даже младше меня на пару лет. Скорее всего, мне ее поручили наши мамы, охваченные этим всеобщим ажиотажем и восторгом, – уж они-то хлебнули войны вдосталь, и кому-кому, а им этот праздник принадлежал в полной мере. Я помню, как, боясь потерять Наташку, все время держал ее за руку, что довольно сильно сковывало меня. Но, с другой стороны, ответственность за нее придавала несколько большую уверенность, которая даже мне, достаточно уличному ребенку, тем не менее, была необходима в этом бушующем, хоть и по-хорошему, человеческом море.
По-моему, уже к концу 1945 года последовали награждения по случаю окончания войны. Мама и прочие рядовые сотрудники получили свои медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Тогда к этой полноценной правительственной награде все отнеслись без особого пиетета, поскольку ею были удостоены все, кто работал в период войны. А это подавляющее большинство твоих соседей, друзей, сослуживцев, миллионы и миллионы, как их называли тогда в прессе и по радио, тружеников тыла. Но если посмотреть, как говорится, через призму лет, то цена этой награде весьма немалая. В тех условиях, в которые ввергла народ война, даже просто выжить, сохранить своих детей, принося при этом своим трудом еще и пользу воющему народу, это был действительно подвиг. И немалый. Хотя конечно сами награжденные и являлись этим народом.
Начальство, естественно, получило награды повыше. Помню, начальник маминого отдела Штукин и его заместитель Орленко получили ордена Трудового Красного Знамени и т. п.
В те весьма строгие годы отмечать непосредственно в учреждении, тем более режимном, какие-либо праздничные даты или события, даже самые великие и официальные, как это делается сейчас в большинстве самых разных организаций, категорически исключалось. Мы жили ближе всех к маминой работе (в соседнем доме, где незадолго до этого события нам дали комнату). Кроме того, одна из двух других комнат квартиры еще стояла опечатанная, а еще одну сосед посещал только изредка. Тем самым создавалась некоторая кулуарность, столь редкая в то время перенаселенных коммуналок. Поэтому, естественно, всем отделом было решено отметить получение наград на нашей скромной территории.