Лоскутное одеяло, или Психотерапия в стиле дзэн

Соколов Дмитрий Юрьевич

–  Цой, мы с тобой!

–  Группа крови на рукаве!

–  Мы с тобой одной крови! Витя жив!

–  Девчонки, вы мне нравитесь, - наконец сказал Поппер то, что обдумывал.
– Глупо просить вас брать меня с собой, я ж вашего Цоя не слушал. Мне что Цой, что три яйца на боку у коровы. Не обижайтесь. Но мне ваша мысль понравилась. Или нет, не мысль… А чувства ваши.

–  Хотите с нами?
– не поверила Алена.

–  Сдурел, -

как в гипнозе, подтвердила Света.

–  А чего нет?
– обиделся Поппер.

–  У вас же…

–  Что у меня?

–  Семья, дети…

–  Ничего умнее не смогли придумать?
– поинтересовался Поппер.
– А у вас?

–  У меня предки - жопа, - сказала беленькая и приставила ладонь к горлу.

–  У меня все - пидоры недоделанные, - вздохнула черненькая.
– Что предки, что братец…

–  Молодцы… Ну, красота… Так вас, значит, только Цой и манит?

–  Цой - великий, - сказала Света.
– И добрый…

–  Значит, так, - решил Поппер, только он еще не знал, что он решил.
– Вы не только сами запутались, вы и меня запутали. Представьте, что на нас сейчас смотрят тысячи две народу и бьются об заклад: прыгнут, не прыгнут. А с другой стороны на нас смотрит Цой. Если, конечно, он жив…

–  Он жив!

–  А что ж вы тогда хотите сдохнуть? Если он жив?

Это была сложная логическая задача. Поймать разницу между символом и реальностью не удавалось и более светлым головам.

–  Я пошла!
– тогда сказала Света, встала на перила и - прыгнула.

–  Теперь у ее родителей, - зло сказал Карл Иванович, - будет песня на всю оставшуюся жизнь.

–  Какая?
– вскинулась Алена.

–  Группа крови на рукаве… У вас там плакатика “Посвящается любимым родителям” нет?

–  Нет…

–  Зря. Вы же для них стараетесь.

–  Почему?

–  А почему вам, дурам, в лес не убежать со своим Цоем? Ну? Почему? Почему вам надо им всем под носом свои разбитые тела демонстрировать? Это же подарок - на восьмое марта!

–  Почему подарок? Я ничего не понимаю! Почему подарок?

Карл Иванович не очень понимал, почему это подарок. Но твердо знал, что он прав. Внезапно он вспомнил про Свету; защемило. “Беленькая!” “Черненькая!” Он повернулся уходить с балкона, уже открыл дверь, а потом вдруг развернулся и сказал:

–  Одно я тебе обещаю, голуба. Если ты сейчас кинешься, то я сам помогу твоим родителям организовать в твоей комнате музей памяти Цоя. Они у тебя Цоя ненавидели?

Алена кивнула.

–  Теперь полюбят. Я тебе обещаю. Целыми днями будут слушать.

И учителей из школы приглашать. Ты их всех подружишь. Мертвый панк - хороший панк. Ты ведь панк?

Она помотала головой: “Нет”.

–  А черт вас разберет, в кого вы играетесь. Ладно. Это они. А сам я - это я тебе тоже обещаю - приду на твою могилу и… И…

–  Что?
– она обомлела от ужаса.

–  И лично вобью в нее осиновый кол. И дерьмом обмажу. По-панковски. Поняла?

–  Да.

–  Ну, всё. Либо приходи сегодня вечером чай пить. Сто тридцать седьмая квартира. Пока.

–  До свиданья.

Это она уже почти прошептала, но он услышал.

Дверь захлопнулась.

Алена опустилась на пол и плакала до обеда.

ЗА КАЖДЫМ ПОСТУПКОМ СТОИТ СТРАДАНИЕ. (М-4, стр. 67)

И-32. Проклятый доктор Земмельвейс

tc

"И-32. Проклятый доктор Земмельвейс"

И-32.

“Любезная маменька,

меня достали Ваши письма, они забили мусорную корзинку, и вчера мне пришлось ее вынести.

Баста! Завтра я уезжаю из Петербурга, кидаю его на хрен, и даже своей истории мне здесь не оставляется. Ути-пути, любимый город. Моя история изображается, запечатывается и отправляется - Вам, любезная маменька.

Как мне хочется рассказать Вам все!
– как вырыдаться на плече детским бездарным секретом. Странно: за те два года, что мы не виделись, это - полный рецидив. Ну, и Вы просите про деда - да, я буду и про него, но и про себя, ладно?

(“Рассказывай мне поменьше”, - просила меня моя мама.)

Когда Вы уехали в Бостон, я лежал в полном отпаде - наглотался какой-то дряни - но Вы ведь и не стремились попрощаться. Дед был дик и прекрасен в своем гневе; когда я приплелся к нему, поцеловав замок на твоей двери, он кричал: “Она родилась не в конюшне!” Я поинтересовался, и он мне вытряс: “Она укатила мстить своему дураку первому с дураком пятнадцатым!” Будучи сам формой подобной мести, я за тебя не обиделся, от деда откатился и, выйдя на улицу, депреснулся надолго.

(Как хочется пить! Но я домотаю, пока хватит злости.)

Через месяц от деда пришло письмо, он звал меня переехать к нему. Ха! я ответил! там было и “не премину” и “тяжкие жизненные обстоятельства”; я чуть не подписался “Ваш покойный внук”. Тогда уже вышли деньги на квартиру, и я ясным бомжем прокатился по городу. К зиме я стал на якорь в очень приличном доме, и его юная хозяйка и привела меня к деду. Мы с ней залетели, и денег на аборт не было ни у кого. Когда их стал предлагать ее прошлый мальчик, я сделал гонор и сказал: “Мой дед - директор родильного дома”. “Тогда ты или идиот, или падло”, - выразилась моя крошка.