Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
— Питер, ты лжешь самому себе. Ты знаешь, что это неправда.
— Я различаю правду, потому что однажды я ее нашел.
— Такой вещи, как правда, попросту нет. Ты живешь в своей рукописи, а в ней все ложно.
Теперь мы вместе смотрели на Джетру, разделенные определением.
Последовала небольшая задержка, на корабле поднимали другой флаг, но в конце концов мы двинулись дальше, половинным ходом, тщательно выбирая курс, обходя затаившиеся под водой камни и мели. Мне не терпелось сойти на берег, познакомиться с городом.
Сери отошла
Войдя в устье реки, мы миновали длинный бетонный волнолом, и вода вокруг нас стала гладкой как зеркало. Я услышал звяканье машинного телеграфа, после чего корабль пошел самым малым ходом. Мы скользили, не приближаясь ни к одному, ни к другому берегу, в почти полной тишине. Я крутил головой то направо, то налево, всматривался в здания и причалы, пытаясь подметить хоть что-нибудь знакомое. С воды города выглядят совсем иначе.
— Это всегда будет Джетра, — сказала сзади Сери.
Чувствовалось, что мы вошли в настоящий океанский порт, ничем не сходный с примитивными гаванями, к которым я привык на островах. Оба берега были сплошь уставлены огромными складами и подъемными кранами; океанские суда, пришвартованные у многочисленных причалов, не подавали признаков жизни; судя по всему, их команды сошли на берег. Как-то раз я увидел через случайный просвет между зданиями кусочек шоссе, по нему бесшумно катились машины — вспышки фар, скорость, устремленность к какой-то цели. Потом мы миновали залитый ярким светом жилищно-гостиничный комплекс, выстроенный рядом с гигантской лодочной пристанью, у которой стояли сотни маленьких и средних яхт; слепящие прожектора всех цветов спектра казались направленными прямо на нас. На бетонных набережных стояли люди; они безразлично смотрели на наш корабль, который бесшумно, с почти застопоренными машинами скользил мимо них по реке.
Потом река стала шире, на одном из ее берегов был прогулочный парк. Гирлянды и цветные лампочки на деревьях, многоцветный дым, пробивающийся между ветвей, костры и люди вокруг них. Большой, подсвеченный софитами помост с массой танцующих. И все это беззвучно, призрачно, словно во сне.
Корабль развернулся и пошел к берегу. Впереди виднелась светящаяся вывеска пароходства и обширная, ярко освещенная прожекторами парковочная площадка. В дальнем конце площадки стояло несколько машин, но ни в них, ни рядом с ними никого не было, так что никто нас здесь не ждал.
На мостике звякнул машинный телеграф, и буквально через секунду палуба перестала дрожать. Точность лоцмана граничила с чудом: лишенный управления корабль скользил прямо к причальной стенке; к тому моменту, как он коснулся старых покрышек и веревочных амортизаторов, скорость упала практически до нуля.
На корабле не было слышно ни звука; казалось, что город накрыл нас своим молчанием. Городские огни сияли слишком ярко, чтобы можно было их рассмотреть; щедро рассыпая свет, они не давали освещения.
— Питер, пережди здесь вместе со
— Зачем эти бессмысленные разговоры? Ты же знаешь, что я сойду на берег.
Я повернулся и взглянул на Сери, она так и сидела на скамейке, ежась от свежего речного ветра.
— Если ты даже найдешь Грацию, она тебя отвергнет — точно так же, как ты отвергаешь меня.
— Так ты признаешь, что она не умерла?
— Это ты мне сказал, что она умерла, а теперь тебе помнится иначе.
— Я непременно ее найду.
— Тогда я тебя потеряю. Разве это тебе безразлично?
Ее горестное лицо было залито светом города.
— Что бы ни случилось, — сказал я, — ты всегда будешь со мной.
— Это ты сейчас так говоришь, чтобы меня успокоить. И как же теперь наши с тобой совместные планы?
Я смотрел на нее, не в силах что-либо сказать. Конечно, Сери сотворила меня на Коллаго, но за год до этого, в белой комнате, я сотворил ее. У нее не было жизни, отдельной от моей, но ее отчаяние казалось вполне реальным, в нем была горестная правда.
— Ты думаешь, — сказала она, — что меня в действительности нет, что я живу только для тебя. Некое приложение, дополнение… Я прочитала это в твоей рукописи. Ты сделал мне жизнь, а теперь пытаешься ее отрицать. Ты думаешь, что знаешь, кто такая я, но ты не знаешь и не можешь знать ни на йоту больше того, что я в тебя вложила. Я любила тебя, когда ты был беспомощным, когда ты зависел от меня, как ребенок. Я рассказала тебе о нас, рассказала, что мы любили друг друга, но ты прочитал свою рукопись и поверил в нечто иное. Каждый день я видела тебя и вспоминала, каким ты был прежде, и горевала о том, что я утратила. Питер, поверь ты мне хоть сейчас… Сколь бы ни был хорош твой вымысел, в нем нельзя жить!Все, о чем мы говорили до того, как ты сбежал…
Сери заплакала, и я ждал, пока она успокоится, глядя сверху на ее макушку, обнимая ее худенькие плечи. В ночи ее волосы казались темнее, ветер их растрепал, а соленые брызги скрутили в завитки. Уже не всхлипывая, она взглянула на меня широко раскрытыми глазами, в которых стояла знакомая мне боль.
На мгновение мне стало понятно, кто она такая в действительности, кого она заместила, и я обнял ее еще крепче, нещадно коря себя за ту боль, что ей причинил. Но когда я поцеловал ее в затылок, она резко развернулась и посмотрела мне прямо в лицо.
— Питер, ты меня любишь?
Сери страдала из-за нежности, исторгнутой мною из нее. Я знал ее как продолжение моих желаний, материализацию моих ошибок с Грацией. Я знал, что любить ее — это любить себя, а отринуть ее — это без нужды умножить боль. Я медлил, собираясь с силами для неправды.
— Да, — сказал я, и мы поцеловались.
Ее губы соприкасались с моими, ее гибкое тело прижималось ко мне. Она была реальна, как реальны были оставшиеся позади острова, как корабль, на чьей палубе мы стояли, как сияющий город, ждавший нас впереди.