Лотерея "Справедливость"

Афлатуни Сухбат

Алекс вспомнил, что эта рубашка сейчас на нем, и опечалился.

Ее подарок плотно облегал его. Шею, запястья. Терся корневищами пуговиц о кожу. Скомканными щупальцами заползал в трусы.

Переодеться в каком-нибудь подъезде? Холодно. И рубашка все-таки хорошая.

Вот если бы она рядом сейчас оказалась, эта женщина, получившая от него три букета, двести поцелуев и деньги на сапоги, другое дело. Швырнуть ей рубашку в лицо, пока она там возится со своими сапогами-букетами.

Весенний город, еще не успевший обрасти зелеными перьями, вертелся

вокруг Алекса. Забегал вперед, заглядывал в лицо, торговал оттаявшими лужами.

Район бывшего метро Горького кипел и светился коммерцией.

Алексу предлагали носки. Ему предлагали хлеб. Ему показывали морщинистые, перезимовавшие яблоки. Знакомый букинист протягивал Алексу руку.

Алекс на время прерывал подсчеты обид и здоровался со знакомым букинистом. От букиниста пахло Драйзером, Хамзой и серией “Классики и современники”.

Книги

Алекс в букинистическом. В затылок светит низкая лампа.

Весна свирепствует и здесь. В книгах появилось что-то нежное, бархатное. Они пытаются задержаться в ладонях. Они похожи на такс в зоомагазине.

Еще в этих книгах что-то детдомовское. Детдомовец Толстой, детдомовец Мичурин. Сиротский хор мировой культуры.

Сам букинист сидит напротив. Он хочет продать этот хор. Его зовут Марат.

— Да-а... никто не покупает. Маша, чай сделай, холодно.

Маша — любовница букиниста. Не всем быть любовницами генералов. Букинист тоже имеет право на прикосновение женской руки, на горячий чай в своем книжном склепе.

Приходит Маша с чайником.

— А моя Вера куда-то пропала, — говорит Алекс.

Включили кипятильник; лампочка померкла. Зашумела вода; невидимая река понеслась вдоль книжных полок. В лавку вошел новый человек. Он был хорошо одет и хорошо, как-то по-весеннему, выбрит.

Потом, два месяца спустя, голос Алекса скажет, вращаясь в диктофоне:

“Знакомство с творцом этой бомбы, необычной, самой гениальной из бомб, произошло не совсем обычным образом. Конечно, никто и не ожидает от создателей оружия, что они будут ходить по улицам или стоять, притоптывая, в очередях. Это секретные люди, живут они в секретных коттеджах. Иногда в одиночестве, иногда с женами. С секретными женами, от которых рождаются секретные дети. И друзья у них такие — проверенные, просвеченные люди. Приходят к ним на семейные торжества с тщательно завернутым подарком...”

Сейчас выбритый незнакомец не обратил на себя никакого внимания. Ну, одет хорошо. С кем не бывает... В Ташкенте давно не встречают по одежке. Одежда у всех одна, китайская.

Новый человек погрузил свои тяжелые, большие пальцы в книжные развалы. Чайник кипел; Маша пыталась выдернуть вилку из розетки.

Узбекско-русский словарь

Книги тяжелеют: Алекс перешел к словарям. Узбекско-русский словарь:

Скамейка — скамейка.

Скарлатина — мед. скарлатина.

Скафандр — спец. скафандр.

Скважина — спец. скважина; газ скважинаси — газовая скважина.

Да, он не любил Веру. Но из этих маленьких нелюбовей,

если их сложить, в сумме, где-то внизу листа, под неровной чертой, получалась любовь. Почти любовь. Без буквы “л”. Он ее юбил; она его юбила. Он не был одноюб. И она — иногда приносила с собой запахи посторонних мужчин. Его ранили эти запахи. “Ты ревнуешь, Алекс?” Она откидывалась на спину, его воз-юбленная. “Ты ревнуешь?” — снова спрашивала она. А шкаф был еще полон. Ее одежда юбила его одежду. И ту, и другую поедала бабочка моли.

Может, эта буква “л” — и есть самое главное в слове “любовь”, думает Алекс.

Скелет — скелет (человека или животного).

Скептик — скептик.

Скептицизм — скептицизм.

Склад — склад.

Складчи — заведующий складом.

Надо читать словари, думает Алекс и пьет чай. Любые. Во всех словарях одна и та же мудрость. Скелет и скептицизм. И по-узбекски: скелет ва скептицизм. И по-казахски — то же самое. Не станут же казахи свое для скелета придумывать. Махнут рукой: а, пусть “скелет” будет. А вот то, скажут, что ты, Алекс, топчешь землю, не имея ни женщины, ни работы, что у тебя нет ни Скамейки, ни Скафандра, ни Скважины, ни Склада, а только Скелет и Скептицизм... Вот это, Алекс, тебя, как мужчину, не украшает, а уродует.

Склероз — склероз.

Скорий — ж.-д. скорый.

Алекс пьет чай в букинистическом магазине; Алекс похож на потерянного ребенка, который пьет чай. На бухгалтера, который пьет чай. С улицы вместе с ветром и кусочками объявлений в лавку заползает музыка: “...танце кружимся”.

Скрипка — скрипка.

Скрипкачи — скрипач; скрипачка.

Славян — славянин.

Славяншунос — славист, славяновед.

Славяншунос

Славяновед шел навстречу Алексу.

Он был чернобров, локтист, умеренно кривоног.

Славянами он уже давно не занимался, перейдя со славян сначала на бытовую электротехнику, потом — на посредничество при продаже квартир. Диплом филфака и начало диссертации были забыты у первой жены. Должен же он ей был в конце концов что-то оставить.

Неисследованные, забытые наукой славяне двигались мимо Алекса. Они возникали рядом со своим бывшим “ведом”, как “Запорожцы” рядом с “Мерсом”, и растворялись в боковом стекле. Временами они, возникая рядом, обращались к нему как к посреднику по квартирам. Как к славяноведу, к нему давно никто не обращался.

Он входил в квартиры, как в капитулировавшие крепости. Он видел в руках у хозяев невидимый белый флаг. И начинал торговаться, слегка покачиваясь на своих умеренно кривых ногах. Он был доволен ими, ногами. Они кормили его, как волка. А мимо проносился Ташкент. Проносились и сокращались в боковом стекле древляне, поляне, русичи... Энтузиастки в сарафанах прыгали через костры, постными голосами пели соловьи-разбойники. Волхвы стучались в редакции газет с чемоданами астрологических прогнозов. Славяновед шел, не обращая на этот сермяжный декаданс никакого внимания.