Лов форели в верховьях Кодора
Шрифт:
Мимо школьного дворика на улицу выходила дорога, занесённая галькой и крупными камнями — следами ливневых потоков.
Здесь мы решили попробовать. Я ещё доедал свой бутерброд, а Люсик, прислонив к забору удочки, начал выворачивать камни.
— Есть? — спросил я, когда он, приподняв первый камень и всё ещё держа его на весу, заглядывал под него. Словно, не окажись под камнем червей, он хотел поставить его на то же место.
— Есть, — сказал Люсик и отбросил камень.
Доев последний кусок, я почувствовал, что очень хочется курить. Но я знал, что у меня
Выворачивая камни, мы потихоньку подымались вверх. Червей всё-таки попадалось мало. Под некоторыми камнями совсем ничего не было. Маленький Люсик порой выворачивал огромные камни. Чувствовалось, что руки его привыкли к работе, что вся его упорная фигурка привыкла одолевать сопротивление тяжести.
Потихоньку подымаясь, мы поравнялись с помещением школы. Внезапно, подняв голову, я заметил на веранде женщину. Она выжимала в ведро мокрую тряпку. Я очень удивился, что не заметил её прихода. Ещё больше я удивился, разглядев, что это светловолосая русская женщина. Было странно её здесь видеть.
— Здравствуйте, — сказал я, когда она повернула голову.
— Здравствуйте, — -ответила она приветливо, но без всякого любопытства.
Из открытого класса вышла девочка-подросток с веником в руке. Она сунула его в то же ведро, стряхивая, несколько раз хрястнула им о крыльцо и, молча посмотрев на нас, вошла в помещение. Она была очень хороша и, когда уходила, прямо и неподвижно держала спину, чувствовала, что на неё смотрят. Очарование её личика заключалось, пожалуй, в каком-то редком сочетании восточной яркости и славянской мягкости черт.
Я посмотрел на Люсика. Удивлённо приоткрыв рот, он лупал своими наивными глазами птицы феникс.
— А эта откуда взялась? — спросил он у меня по-абхазски.
— Приезжай годика через три, — сказал я.
Люсик вздохнул и взялся за очередной камень. Я тоже наклонился.
Было слышно, как на веранде женщина шваркает тряпкой, и гонит воду по полу. Наверное, думал я, послевоенная голодуха занесла её невесть как в это горное село. А потом родила от какого-то свана девочку, так и осталась здесь, решил я, сам удивляясь своей проницательности.
— Как спуститься к реке? — спросил я.
Она разогнулась и слегка поводила запрокинутой головой, чтоб отпустило затёкшую шею.
— А вон, — вытянула она голую, мокрую по локоть руку, — дойдёте до дома и сразу вниз.
— Я знаю, — сказал Люсик.
Снова вышла девушка с веником.
— Дочка? — спросил я.
— Старшая, — подтвердила она с тихой гордостью.
— А что, ещё есть? — спросил я.
— Шестеро, — улыбнулась она.
Этого я никак не ожидал. Для женщины, родившей шестерых, она была слишком моложава.
— Ого, — сказал я, — а муж что, в школе работает?
— Председатель колхоза, — поправила она и добавила, снова кивнув на дом через дорогу: — Так это ж наш дом.
Дом едва виднелся сквозь фруктовые деревья,
— Я работаю на метеостанции, — пояснила она, — а здесь я так, прирабатываю…
Девушка, которая всё это время прислушивалась к разговору, теперь отряхнула веник о крыльцо и, строго посмотрев на мать, вошла в класс, все так же прямо и неподвижно держа спину.
— Не трудно? — спросил я, стараясь вместить в вопрос и хозяйство, и детей, и, главное, жизнь среди чужого народа.
— Ничего, — сказала она, — дочка помогает…
Больше мы ни о чём не говорили. Набрав червей, мы взяли свои удочки и пошли. Я оглянулся, чтобы попрощаться, но они в это время вносили в помещение парты и нас не заметили.
Проходя мимо дома напротив школы, я увидел четырёх светлоголовых и темноглазых малышей. Ухватившись руками за новенький штакетник, они смотрели на улицу.
— Кто твой папа? — спросил я у самого старшего, мальчика лет шести.
— Прэдсэдатэл, — проклокотал он, и я заметил, как пальцы его вжались в штакетник.
Мы свернули с дороги и стали спускаться по очень крутой тропинке. Мелкие камушки скатывались из-под ног. Иногда, чтобы притормаживать, я опирался на удочку. С обеих сторон нависали кусты дикого ореха, бузины, ежевики. Одна ежевичная ветка была так густо облеплена чёрными пыльными ягодами, что я не удержался.
Я поставил удочку и, придерживая её подбородком, чтоб не скатилась с плеча, осторожно притянул ветку и другой рукой набрал полную горсть ягод. Сдунув пушинки, я высыпал в рот холодные сладкие ягоды. На ветке было ещё много ягод, но я решил больше не отвлекаться и прошёл дальше. Шум реки становился все слышней, хотелось поскорее выйти к берегу.
Люсик ждал меня внизу. Как только я вышел на берег, лицо обдало прохладой. Река гнала над собой поток холодного воздуха.
Близость воды ещё сильней возбудила нас, и мы, хрустя галькой пересохших рукавов, двинулись к ней. Метров за десять до воды я сделал Люсику знак, чтобы он не разговаривал, и, уже стараясь не хрустеть галькой, мы подкрались к самой воде. Так учил меня один хороший рыбак. Мне было смешно смотреть, как он почти ползком подходит к воде, словно подкрадывается к дичи, но когда он наловил десятка два форелей, а я взял за целый день всего две невзрачные форелинки, пришлось поверить в преимущество опыта.
Люсик знаками показал мне на что-то. Я посмотрел вниз по течению и увидел метрах в пятидесяти от нас парня с удочкой. Я его сразу узнал: это был студент из нашей группы.
Было неприятно, что он опередил нас. Мы даже не знали, что он собирается рыбачить. Словно почувствовав, что мы смотрим на него, он оглянулся. Я знаком спросил у него: мол, как? Он вяло отмахнулся: мол, ничего. На лице его угадывалась гримаса разочарования. Он отвернулся к удочке и застыл.
Раз так, подумал я, можно считать, что он пришёл с нами и мы одновременно начали рыбачить. Ведь рыба не знает, что он раньше пришёл… Я знаками велел Люсику отойти пониже. Он отошёл.