Ловцы душ

Пекара Яцек

– Всегда можно убежать…

– Именно это вы и делаете? И что? Лучше вам от этого?

– Нет, – проговорил я спокойно. – Ибо когда я вижу что-то прекрасное, я хочу показать это ей. Я хотел бы делить с ней каждую минуту радости. Только я редко вижу красивые вещи, господин Рейтенбах. Вокруг меня страх, ненависть, кровь, смрад и боль. Она будет счастлива, не так ли?

Он молча смотрел на меня, и на его лице, к своему удивлению, я увидел сострадание.

– Я старый, угрюмый, каждый день я нахожу в своей голове

новые седые волосы. Каждое утро я должен убеждать себя, что стоит ещё пожить. Кто-то когда-то, маркграф, сказал, что отличнейшая вещь засыпать со страхом, что никогда не проснёшься. Я засыпаю со страхом, что на следующий день я снова проснусь... И только вера удерживает меня в этой жизни, когда я поднимаю голову от подушки.

В молчании он снова наполнил наши кубки.

– Скажите ей всё, как сказали мне. Или боитесь, что она не ответит на ваши чувства?

– Я помог ей. Признание в любви станет ничем иным, как требованием погашения долга.

– Поверьте.

– Нет.

Рейтенбах подошёл так близко, что я почувствовал его пропитанное вином дыхание.

– Вы хотите умереть, глупец, сожалея, что так и не отважились на шаг, который всегда хотели сделать?

– Оставьте в покое мою жизнь, маркграф, – попросил я. – Это не лучшая тема для разговора.

Он фыркнул, отошёл от меня и уселся в кресло.

– Странно сплетаются человеческие судьбы, – сказал он, – а вы – странный инквизитор.

Я принял бы это за комплимент, но я был зол на себя за минуту слабости. Кто заставлял меня говорить всю эту чушь постороннему человеку и рассказывать о своих страхах и желаниях, в истинности которых даже я сам не был уверен?

– Зачем мне изучать любовь, упорно искать её? Она от Бога, и превышает человеческое понимание. Я с огромным усердием учусь ненависти, ибо эта страсть, по крайней мере, в моей власти, – произнёс я с горечью вопреки своему желанию.

* * *

Я нашёл парней и приказал, чтобы они явились ко мне в комнату, когда луна зайдёт за северную башню. Трезвые – это я дал понять очень чётко. Потом я вернулся, выждал, сколько нужно, и вызвал слугу, которого отдали в моё распоряжение. Снял с шеи золотую цепочку с крестиком.

– Садись, – приказал я парню, указывая на стул.

– Как же так? – На его лице отразилось тяжкое раздумье.

– Садись, – бросил я уже более жёстким тоном, и он присел на самом краешке, явно потрясённый тем, что можно сидеть в присутствии гостя самого господина маркграфа.

– Посмотри-ка сюда, – сказал я, поднося крестик к его лицу. Я поднял палец, приводя цепочку в маятниковое движение. – Смотри не отрываясь.

– Смотрю, господин.

Я и в самом деле видел, что он водит глазами за движущимся и блестящим крестиком.

– Мартин, представь себе, что ты лежишь на мягком сухом сене, – начал я медленно, ласковым голосом. – Солнце светит у тебя над головой. Согревает

тебя. Оно такое жёлтое и тёплое. Тебе ничего не хочется и ничего не нужно делать. Тебе тихо и спокойно. Приятно, правда?

– Ага, – пробормотал он.

– Ты можешь так лежать и лежать без конца. У тебя сами собой закрываются глаза, а руки и ноги очень, очень тяжёлые. Ты даже не пытаешься их поднять, ибо зачем? Ты так и будешь греться на солнце, разве нет?

– Бу-ду.

– У тебя тяжёлые ноги и тяжёлые руки. Твоя голова тоже такая тяжё-ёлая. Ты лежишь себе на мягком, тёплом сене. И тебе так хорошо, что ничего другого ты не хочешь. Незачем вставать, правда?

– Прав-да – его голос, казалось, доносился издалека. Не скрою, меня это порадовало.

– Теперь закрой глаза. Ты спишь сладким сном. – Я выждал некоторое время, пока не увидел, что зрачки его глаз скрылись под веками.

– Мартин, когда я щёлкну пальцами и скажу «раз, два, три», ты проснёшься и не будешь помнить ничего из того, что произошло, ты понял?

– Угу.

– А теперь ты будешь отвечать на мои вопросы, да?

– Да.

– Ты хорошо знаешь замок, правда?

– Хорошо.

– Иногда ты ходишь в подвалы?

– Нет, в подвалы нельзя. Мартин хороший, Мартин не ходит в подвалы…

– Мартин, тебе ведь было чуть-чуть любопытно, правда?

Он молчал и только двигал губами, словно что-то пережёвывая.

– Мартин, – сказал я жёстче, – можешь сказать правду.

Внезапно, без всякого предупреждения, по его щекам потекли слёзы, крупные, как горох.

– Плохой Мартин, плохой, – прорыдал он. – Знает, что в подвалах. Но говорить нельзя!

– Теперь уже можно, Мартин. Господин маркграф очень просил, чтобы ты всё мне рассказал. Он даст тебе за это золотой дукат и новые сапоги из красной кожи.

– Ммммм... – Я видел по выражению его лица, что он размечтался.

– Что ты видел в подвалах, Мартин?

– Мартин видел девушку. Она там живёт. – Ха, вот оно как!

– Только одна девушка?

– Олоф сильно напился, – сказал он, казалось бы, совершенно не по теме. Но я думал, что знаю, в какую сторону направлены его мысли.

– И что рассказал тебе Олоф, когда сильно напился?

– Что их семь, – прошептал он. – Но они были в доме.

– Мартин, теперь ты отведёшь меня ко входу в подвалы.

– Нельзя! – Его веки беспокойно задрожали. – Стражники. Не пустят.

– Охранники не увидят, – сказал я мягким тоном. – Ты будешь невидимкой. Посмотри. – Я коснулся кончиками пальцев его висков. – Я натираю тебя волшебной мазью. Ты чувствуешь, правда?

– Угу.

– И теперь ты уже невидимка. Прямо как в сказках. Тебя никто не сможет увидеть, кроме меня.

– Мммммм… – на этот раз в его мычании ясно слышался восторг.

Курнос и близнецы появились несколькими молитвами позже.