Ловцы снов
Шрифт:
– И все равно - я не понимаю. Отчего тогда никто не знает этого способа?
– я пропуская вопрос Лунного мимо ушей, потому что действительно - не понимаю.
Он упреждающе качает головой, глядя мне в глаза с каким-то уловимым отблеском сочувствия:
– Цена такого возврата - жизнь за жизнь, Антон. Умирая сам, ты можешь передать всю свою энергию, все непрожитые годы кому-то другому. Как думаешь, многие ли люди в этом мире действительно способны отдать свою жизнь за любимого человека?..
Я молчу. Возможно, слишком долго,
– ВЫ бы отдали?
– Легко рассуждать об этом живым, не так ли?..
– Псовский отвечает сразу, парируя мой ответ, но теперь это "что-то" в его голосе заставляет меня по-настоящему задуматься, упустив проскользнувшую в прозвучавших словах горечь.
Я вспоминаю ее, Вику. Мою Вику, мою далеко не первую любовь, оказавшуюся настоящей. И ее глаза. До - и после той смертельной необратимой черты, перешагнуть через которую ее принудили эти нелепые "обстоятельства".
Когда какой-то обкурившийся подросток-наркоман пырнул ее ножом в темном подъезде ради пары сотен рублей, чтобы купить на них выпивки.
Обо всем этом я узнал уже гораздо позже. Гораздо позже - возвратившись несколько дней спустя из другого города, куда уезжал к родителям, после встречи с ней самой в том тенистом весеннем переулке, после всех уже выяснений, но самое главное, что я понял тогда, - меня НЕ БЫЛО с ней рядом в тот момент. Не было рядом того, кто мог защитить.
А она ждала.
Она так меня ждала...
"...Думай об этом не так, словно спасаешь себя, а как о поступках, которые ты совершаешь в части общего дела, чтобы спасти других. Предотвратить то, что произошло с тобой самим, понимаешь?.."
...Я не понимал. Но голос, терпеливо вещавший откуда-то свыше, над головой, был настойчив. Спокоен и уверен в себе, так, как бывают уверены только те, кто в полную меру познал на себе смысл своего знания. Он заставлял меня поверить, что все сказанное им - правда. Заставлял меня тем, что сам был горд собственными словами.
И я поверил. Свято, слепо и безоглядно. Поверил не потому, что сильно хотел этого, а потому, что перед глазами стояла туманно-мутная пелена. И неотрывный, подмигивающий нахально и весело искристо-улыбчивый взгляд знакомых зеленых глаз.
И то, во что он в конечной степени превратился.
После окончательной смерти Вики мне дали три дня, чтобы подумать.
И я думал все эти дни, не переставая.
А потом явился в Штаб...
– ...Дина Кукушина теперь связана с нами. Со всем Отделом теперь - тоже, - Эдмунд Александрович неожиданно снова подает голос, и на этот раз я слышу в нем лишь спокойную, прохладную и привычную сонную сдержанность. Только теперь подозреваю - это вранье.
– В смысле?
– А она не рассказывала тебе, что случилось? Что она ВИДЕЛА в тот вечер прежде, чем попасть под машину?..
– в его голосе звучит пауза и какое-то легкое, но вполне ожидаемое удивление моей неосведомленность.
"Есть
– Нет...
– Тогда сам и спросишь, - спокойная интонация, которую, кажется, невозможно вывести из себя.
– Где она?
– Ждет в коридоре. Кажется, отошла переговорить с твоим лечащим врачом, но скоро должна вернуться. Я передам, что ты ждешь ее...
– Хорошо, - первая его человеческая эмоция за все время, что я знаю начальника. В Отделе поговаривают, он тоже когда-то был Ловцом, причем своего рода гениальным, но что-то случилось после - что-то, что навсегда изменило отношение Псовского, что к окружающим, что - к сути собственного дела. Но никто не знает, что же произошло.
...Лунный встает, намереваясь уйти, но останавливается на половине пути до двери, что-то вспомнив.
– Передавай привет своей Дине, - он произносит это своим, привычно-спокойным, привыкшим ко всему голосу, и мне почему-то сразу становится не по себе, хотя я не знаю, из-за чего.
– Повторюсь, мы с ней переговорили накануне, выяснили все подробности ее истории и кое-что по поводу ее выяснившихся способностей...
– Но вы же понимаете, что я этого просто так не оставлю?
– Понимаю, - произносит Лунный, снова абсолютно спокойно, ни разу не дрогнув.
Эдмунд Александрович возвращается к кровати, доставая на ходу что-то из внутреннего кармана пиджака.
– Вот, чуть не забыл. Подаришь... Считай, что приглашение... и моральная компенсация...
Он вертит у меня перед глазами какой-то плоской квадратной коробочкой, другой рукой отодвигает ящик низкой и серой прикроватной тумбочки и сует подарок туда.
– Не забудь. И не смей открывать раньше.
В голосе начальника я чую какую-то дрожь, желающую обратить серьезное в шутку, как будто даже после всего произошедшего от чувствует себя неудобно рядом со мной. И согласно киваю, все еще не отрывая взгляда от его рук с крупными, испещрившими кожу изнутри зеленоватыми венами. Мне кажется, что он устал.
– Бывай, - Лунный делает шаг к двери, еще на мгновение задержавшись, чтобы взглянуть мне в глаза - я знаю этот жест, у нас в Отделе им принято обозначать доверие к человеку, - и уходит, наконец, оставляя меня одного. Меня - и свет.
И только теперь, очутившись с ним наедине, я понимаю, что утро за окном вовсе не серое, а похоже на яркий свет серебристых елочных огней, заливший улицу. И смотрю на потолок - чистый, выбеленный, гладкий.
"И Смерть свою утратит власть", - произношу я одними губами, закрывая глаза.