Love of My Life. На всю жизнь
Шрифт:
В довершение всего я получила письмо от Джорджи, в котором он сообщал, что ему очень жаль, но он больше не приедет в Портистон и не будет работать на пароме. Ему предложили место бас-гитариста в какой-то новой многообещающей рок-группе. Он писал, что любит меня, что всегда будет помнить обо мне и однажды обязательно напишет песню о нашей любви и назовет ее «Девочка с парома». Прочитав письмо, я спустилась на берег и долго сидела на пляже с бутылкой шерри, наблюдая за тем, как ярко освещенный паром движется по темным волнам, направляясь к острову Сил. Потом меня вырвало на скользкую, пахнущую водорослями гальку. Я не понимала, почему Джорджи не пригласил меня присоединиться к нему.
Правда, бывали и приятные моменты. Я получила открытку от Линетт, на которой была всего одна фраза: «Нет ничего непоправимого, а кое-что и поправлять не стоит».
Аннели оказалась настоящей подругой. Она решительно отвергла попытки втянуть ее в процесс всеобщей травли. Я слышала, как она прошипела на ухо одной девице, которая презрительно скривилась при встрече со мной:
— Ты просто завидуешь, потому что ни один мужчина никогда даже не посмотрит в твою сторону.
Родители Аннели тоже старались поддержать меня. Как-то ее отец обнял меня и сказал:
— Выше нос, Лив. Через пару недель люди найдут себе другую тему для разговоров и забудут о тебе. Это лишь издержки жизни маленького скучного городишка.
По непонятной причине от таких добрых слов мне становилось еще хуже.
Через некоторое время, как и следовало ожидать, моя мать получила письмо из школы. Их с мистером Хэнсли просили зайти к директору. К счастью, я была избавлена от необходимости присутствовать при этом разговоре. Я ожидала своей участи в коридоре. Секретарша директора, проявив сострадание, принесла мне стакан воды и предложила подождать в приемной, вместо того чтобы сидеть в общем коридоре, под доской почета, на которой красовались имена самых лучших и успешных выпускниц школы. Написанное золотыми буквами имя Линетт встречалось на этой доске дважды — как старосты школы и как лауреата музыкального конкурса. На стене школы можно было увидеть и мое имя. Только это была стена туалета, а мое имя было написано несмываемым маркером.
Я поблагодарила секретаршу и отказалась, понимая, что в приемной буду чувствовать себя еще хуже, чем в коридоре. Секретарша смотрела на меня с таким сочувствием, что я начала осознавать, насколько плохи мои дела.
Хихикая и перешептываясь, ко мне приближались девочки лет одиннадцати-двенадцати. Глядя на их ободранные коленки, видневшееся из-под темно-синих форменных юбок, я попыталась улыбнуться. Всем своим видом я хотела показать, что меня вызвали к директору, чтобы похвалить, вручить какую-то грамоту или еще что-нибудь подобное.
Наконец меня позвали в кабинет. Он был огромным. Из многостворчатого окна открывался вид на розовую клумбу. Окно было открыто, и я сразу почувствовала запах навоза, которым садовник удобрял цветы. В косых солнечных лучах плясали пылинки.
Мать плакала. Ее веки и ноздри покраснели. Она промокала слезы скомканным платочком. Рядом с каменным лицом сидел мистер Хэнсли. Он выглядел еще гаже, чем обычно. Напротив них, за большим деревянным столом, сидела директор школы. Раньше мне не приходилось видеть ее так близко. Я не относилась к числу учениц, которых вызывают к директору. С одной стороны, я не была отличницей и ни в чем другом тоже не преуспела, с другой — мое поведение было не настолько плохим, чтобы удостоиться выговора из уст директора школы. Она показалась мне очень старой, хотя сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ей было лет пятьдесят с небольшим. Кожа на ее лице и шее была мягкой
Мне оставалось проучиться всего два семестра до получения аттестата. После этого передо мной бы открылись хоть какие-то возможности. Правда, директор доброжелательно заметила, что я могла бы найти частных педагогов и попытаться сдать выпускные экзамены экстерном. Но все мы понимали, что это нереально. С моим образованием было покончено.
По дороге домой, когда я, съежившись, сидела на заднем сиденье «Моррис-Майнора» мистера Хэнсли, мать рассказала мне об отце. Она говорила, что его распутство однажды уже испортило ей жизнь, и вот теперь я пошла по его стопам.
— То есть ты хочешь сказать, что мой отец жив? — потрясенно спросила я.
— Я понятия не имею, где он и что с ним, — ответила мать. — И не имею ни малейшего желания это выяснять.
— Ты не имела права говорить нам, что он умер!
— Не смей разговаривать с матерью в таком тоне, — оборвал меня мистер Хэнсли.
Мать даже не обернулась ко мне. Глядя прямо перед собой, она сказала:
— Я с самого начала знала, что ты плохо кончишь. Ты была таким трудным, капризным ребенком.
Она еще что-то говорила, но я ее уже не слушала. Прислонившись щекой к стеклу, я смотрела в окно. У меня появилась цель. Я решила уехать и жить с отцом. Ничто не удерживало меня в Портистоне, и я не видела никаких причин здесь оставаться.
Я больше никогда не видела Паркеров. Кто-то сказал мне, что они переехали в Эдинбург.
Глава 33
Я решила подождать такси в кафе.
— Куда-то собрались? — поинтересовался его мускулистый хозяин. Со мной был лишь небольшой пакет, но я постоянно открывала сумочку, чтобы убедиться, что не забыла билет и паспорт.
— Я уезжаю в Ирландию на выходные.
Он поставил передо мной чашку с кофе и почесал за ухом.
— С любовником?
Я улыбнулась.
— К сожалению, нет.
— Разве вы едете не со своим деверем?
Я посмотрела на него. В его взгляде не было ни осуждения, ни ехидства. Он просто задавал вопросы, которые казались ему абсолютно естественными. Отвернувшись, я начала помешивать кофе. Запах был божественным.
— Конечно, это не мое дело, — продолжал хозяин кафе, — но мне кажется, что такая женщина, как вы, не должна ждать такси в одиночестве.
— Это сложно объяснить.
— Это всегда сложно.
Я продолжала сосредоточенно помешивать кофе. Хозяин отошел и почти сразу же вернулся с небольшим ломтиком восхитительного пирога с патокой. Когда я поняла, что он хочет угостить меня, мне стало так приятно и комфортно, что я почувствовала себя как дома.
— Можно я присяду? — спросил он.
— Конечно.
— Не возражаете, если я закурю?
— Нет.
Достав из-за уха самокрутку, он начал щелкать одноразовой зажигалкой. Наконец ему удалось прикурить, и он глубоко затянулся. Я с удовольствием вдохнула запах табачного дыма, который был мне так же хорошо знаком, как запах моего старого шампуня.