Ловец мгновений
Шрифт:
Опустился на колени, вмял рукой траву – поверх выступила вода. Напился, стараясь не думать о том, что пьет: да, знает он всё! – пить надо, хотя бы через сложенный вчетверо платок, но сейчас-то какой в этом смысл?
Не поднимаясь с колен, огляделся. Не позволяя себе остановиться, отдышаться, поразмыслить, побрёл вперед, внимательно глядя под ноги, стараясь держаться кочек и островков желтой высохшей травы. Выбирал чернеющий впереди силуэт сухого дерева и шел на него. Куда? Просто шел… Наконец, вспомнил: шест, палка! Подобрал валявшийся в воде ствол молодой березки, долго и мучительно обламывал
Шел медленно, аккуратно переставляя ноги, старался, чтобы не было всплесков – звуки по воде ой как далеко разносятся – и всё же не удержался, споткнулся о кочку и завалился в воду, на бок. Хрипло дыша сел в мокрую траву на ближайшем, выступающем из воды островке, с удивлением огляделся и только сейчас до конца понял бессмысленность затеи – болото не выпустит.
Болото простиралось во все стороны без конца и края – черное, неуютное, тревожное. Хотя нет, там, откуда пришел, в темноте светилась маленькая яркая точка.
«А! Значит, правильно всё рассчитал, в болото на ночь глядя они не сунулись, будут ждать утра. Думают, что и я не рискну. Вот вам! Если смогу ещё пройти километр или два – хрен вы меня достанете».
Он не хотел, не мог себе представить, что будет делать один посреди болота, и главное, даже при самых благоприятных обстоятельствах, если выберется, то куда выйдет? Сейчас он ставил перед собой простейшие задачи: подняться на ноги; дойти вон до того дерева, корявая вершина которого маячит на горизонте; дошел? давай дальше, вон до следующего.
Наступил момент, когда понял, что больше идти не может.
С сожалением смотрел на чернеющий вдали ствол сухого дерева, до которого намеревался дойти, вздохнул и, с трудом переставляя ноги, побрёл к ближайшему островку с кособокой берёзкой посередине.
Опустившись на колени, c шумом втягивал ртом гнилую воду. Напился и сел, привалившись спиной к тонкому стволу. Сейчас важно было не потерять направление и не пойти назад. Поэтому, худо-бедно попытался запомнить характерные особенности деревьев, используя их в качестве ориентиров, и только после этого облегченно закрыл глаза – понеслись багровые круги на черном фоне.
Расслабленно сидел, пытаясь ни о чем не думать, но усталость ещё не до конца победила возбуждение от пережитого. Мысленно, вновь и вновь, возвращался назад: видел лодку; сорванный выстрелом капюшон; как она легко и покорно падает в воду… вот он, спотыкаясь и перелезая через поваленные деревья, ломится по лесу, не зная куда, лишь бы подальше от реки, от голосов, что доносятся сзади, рвёт на ходу подол майки, выпростав её из-под ремня, а она всё не рвётся, а он всё дергает и дергает… вот она, прикрывается рукой и морщится, размешивая оструганной палкой макароны в котелке, – дым от костра попадает в глаза; а вот…
Калейдоскоп. Цветные картинки, не связанные между собой…
Он не хотел сейчас копаться в себе, знал, что допустил ошибку, не уследил за ситуацией – она умерла… Вина его и только его… Он тоже, наверное, долго не протянет, поэтому сейчас не хотел думать о ней. Сейчас надо было попытаться уцепиться за собственную жизнь, попробовать ещё потрепыхаться, не опускать руки, бороться. Но тоска заливала,
«Супермен хренов, Рембо недоделанный – поддался, повёлся на восторженные взгляды молоденькой девчонки – всё из головы вылетело. Идиот! А, ладно, хватит об этом».
Сколько он так просидел – неизвестно. Сейчас его существование протекало вне времени.
Вынырнул из сладостного светлого полузабытья, когда что-то стремительное – птица – сова, наверное, – черной тенью, расталкивая вокруг себя воздух, пронеслась рядом, низко и канула в темноту.
Вздрогнув от неожиданности, медленно и изумлённо возвращался в своё тоскливое и болезненное одиночество.
Ночь заполнила, залила пространство вязкой чернотой, и только впереди, на горизонте сияла, манила к себе серая тонкая полоска – то ли гаснущий закат, то ли зарождавшийся рассвет.
«Надо подняться и идти. Надо… Куда и зачем? Руку совсем не чувствую. Гангрена какая-нибудь начнётся… Как хорошо здесь сидеть, не двигаясь, закрыв глаза, надеясь, что провалишься опять туда, в забытьё, где светит солнце, нет забот и жизнь протекает плавно и радостно…
Вставай, давай!»
Впереди, на фоне светлой полосы, коряво тянулись ввысь высохшие стволы деревьев, а чуть сбоку, относительно выбранного им направления, чётко выделялся один – прямой и ровный – тонкой иглой устремившийся вверх. Куда идти, в принципе, было безразлично – огонёк от костра преследователей давно пропал из виду…
Он зацепился мыслью за странную «иглу» на горизонте – хоть какая-то цель – дойти, посмотреть…
Сразу и не заметил, что под ногами пошла твёрдая поверхность. Всё так же хлюпала вода под сапогами, но почва перестала быть вязкой, засасывающей – была твёрдой, ровной. В другой ситуации, не будь он таким усталым и раздавленным, это бы заинтересовало, но сейчас просто тупо отметил про себя эти изменения, ничему не удивляясь и ничего толком не воспринимая.
До «иглы», как он назвал для себя это странное дерево, оставалось несколько десятков метров, и оно всё больше и больше напоминало обычный столб с остроконечной длинной верхушкой, искусственно изготовленный и непонятно зачем установленный здесь.
И ещё, он обратил внимание, как постепенно всё менялось вокруг – просто отметил, не анализируя, не стараясь понять. Шел по гладкой и ровной поверхности, напоминавшей скальное основание, непонятно, с точки зрения геологии, как очутившейся среди этого бескрайнего болота. Воды под ногами не было – сухо. Столб проблёскивал в темноте гладкой, черной поверхностью. А главное, та светлая полоса, что он принял за отголосок заката или начинавшегося рассвета, была внизу, почти на уровне земли, совсем близко и сейчас всё больше и больше напоминала полоску света, вырвавшуюся из-под неплотно прикрытой двери.