Ловец снов
Шрифт:
Но тут Генри заметил извилистый след, ведущий прочь от углубления, в котором лежало тело Пита. В самом конце виднелось то, что он сначала принял за обгорелую ветку. Но при ближайшем рассмотрении изменил свое мнение. Это оказалась еще одна тварь, мертвая и обугленная, посеревшая в тех местах, куда не добрался огонь. Генри отбросил ее носком сапога. Под ней оказалась небольшая смерзшаяся кучка. Яйца. Должно быть, даже подыхая, она продолжала откладывать яйца.
Генри, содрогаясь, засыпал снегом и яйца, и труп маленького чудовища. Потом снова развернул импровизированную повязку, чтобы взглянуть на рану, и тут сообразил,
Почему я пою это? — спросил он себя. Почему никак не могу отделаться от этой долбаной песни?
Ответа он не ожидал: просто становилось легче от звучания собственного голоса (это обитель смерти, а может, и населенная призраками), но совершенно неожиданно ответ громом отдался в мозгу:
Круза?
Он правильно расслышал? Как Том Круз? Может, не совсем так.
Пальба на востоке стихала. Бойня завершалась. А те мужчины, что беспощадно давили на гашетки пулеметов, охотники в зеленом или черном вместо оранжевого, слушавшие эту песню все то время, пока выполняли свою работу, добавляя цифры к чудовищному счету мясника:
«Мчался я на танке, в генеральском ранге, когда блицкриг ярился и смердели трупы… Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно…»
Да что все-таки творится? Не в диком, буйном, чудесном сумасшедшем Внешнем Мире, а в его собственной голове? Подчас у него бывали вспышки понимания своей жизни, жизни со времени Даддитса, но ничего подобного еще не случалось.
Что это?
Неужели настало время поближе присмотреться к новому и мощному способу видения линии?
Нет. Нет, нет, нет.
И в голове прокатилось издевательское эхо:
…генеральском ранге… смердели трупы…
— Даддитс! — крикнул он в сереющую сырую пустоту.
Ленивые хлопья кружились, как перья из порванной подушки. Какая-то мысль пробивалась наружу, но уж слишком она была огромна. Необъятна.
— Даддитс!!! — воскликнул он театральным голосом эггмена.
И одну вещь ему разрешили понять: роскошь самоубийства отныне недоступна. И это было ужаснее всего, потому что безумные мысли — по именам я знаю тех, кто Кеннеди убирал — разрывали мозг. Он снова всхлипнул: сбитый с толку, испуганный, затерянный в лесу. Все друзья, кроме Джоунси, мертвы. А Джоунси в больнице. Кинозвезда в больнице с мистером Греем.
— Что это значит? — простонал Генри, прижимая ладони к вискам (голова, казалось, распухает на глазах, раздувается, как гигантский арбуз), и старые ржавые палки беспомощно трепыхались на петлях, словно сломанные лопасти пропеллера. — О Господи, что все это ЗНАЧИТ?!
Только песня донеслась в ответ:
Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно…
Только снег, красный от крови животных, валявшихся повсюду — Дахау оленей и енотов, хорьков и кроликов, медведей и сурков, и…
Генри взвыл, сжал голову так громко и отчаянно, что, кажется, на миг потерял сознание. Но дурнота прошла и рассудок вроде бы прояснился. Остался лишь невероятно яркий образ Даддитса, каким он был, когда они впервые встретились, Даддитса не в ледяном блеске блицкрига, как в песне «Стоунз», а в неярком теплом свете
«Даддитс был нашим звездным часом», — сказал он Питу.
— Соку? — вслух спросил Генри. — Какую соку? Да, соку. Переверни ее, надень правильно, надень соку.
Слабо улыбаясь (хотя щеки все еще были мокры от слез, начинавших замерзать мутными каплями), Генри снова повернул к смятому снежному следу, оставленному снегоходом.
Десять минут спустя он набрел на останки перевернутого «скаута» и неожиданно осознал, что все-таки ужасно голоден и что в машине должна остаться еда. Он увидел следы, ведущие к машине и от нее. Не понадобился никакой Натти Бампо, чтобы сообразить: Пит бросил женщину и вернулся к «скауту». И не нужно было никакого Эркюля Пуаро, чтобы понять: еда, купленная в магазине, по крайней мере большая ее часть, все еще здесь. Генри знал, за чем приходил Пит.
Он объехал машину по следам Пита и, уже отстегивая крепления, вдруг застыл. Эта сторона была защищена от ветра, и все, написанное Питом, пока тот сидел в снегу с бутылкой пива, сохранилось.
ДАДДИТС, ДАДДИТС, ДАДДИТС…
Снова и снова.
Глядя на имя в снегу, Генри поежился. Все равно что прийти на могилу того, кого любил, и услышать голос, доносящийся из земли.
Внутри валялись осколки стекла. Повсюду следы крови, и поскольку большинство было на заднем сиденье, Генри посчитал, что Пит порезался не во время аварии, а позже, когда вернулся сюда. Что всего интереснее, здесь совсем не наблюдалось красновато-золотистой плесени. Росла она достаточно быстро, а это значит, что Пит не был заражен, когда отправился за пивом. Может, позже, но не тогда.
Генри захватил хлеб, арахисовое масло, молоко и пакет апельсинового сока. Потом выбрался наружу, сел, прислонился к кузову и, наблюдая, как сыплются сверху пригоршни снега, быстро сжевал хлеб, намазывая на него масло указательным пальцем, а после облизывая его дочиста. Масло оказалось свежим, сок — вкусным, но этого было явно недостаточно.
— То, о чем ты думаешь, — наставительно объявил он, — чудовищно. Не говоря уже о том, что оно красное. Красная еда.
Красная или нет, он все равно думал об этом, и постепенно стало чудиться, что чудовищного тут ничего и нет, в конце концов недаром он целыми ночами думал о ружьях, веревках и бритвах. Сейчас все это казалось несколько детским и мальчишеским, но таков уж он, и ничего тут не поделать. Итак…
— Итак, леди и джентльмены, уважаемые члены Американской ассоциации психиатров, позвольте закончить речь цитатой покойного Джозефа «Бивера» Кларендона: «Подними руку, опусти, скажи «хрен с ним» и брось десятицентовик в кружку Армии спасения. А если тебе это не нравится, можешь пососать мой хрен». Спасибо за внимание.
Разделавшись таким образом с Американской ассоциацией психиатров, Генри снова пробрался в «скаут», на этот раз успешно минуя осколки, и добыл пакет, завернутый в плотную бумагу (на свертке дрожащей рукой старика Госслина выведено: $2,79. Сунул пакет в карман, вылез наружу и разорвал бечевку. Внутри лежало девять толстеньких сосисок. Красного цвета.