Ловец снов
Шрифт:
Больше из любопытства (любопытство тоже было позаимствовано из склада эмоций Джоунси) мистер Грей открыл ее. Внутри лежала ярко-желтая емкость из пластика, на которой плясали диковинные фигуры, которые файлы Джоунси определили как «мультики и «Скуби Ду». На боку красовалась наклейка с буквами, складывающимися в слова:
Я ПРИНАДЛЕЖУ ДАДДИТСУ КЭВЕЛЛУ, ДЕРРИ, МЭН, МЕЙПЛ-ЛЕЙН, 19.
ЕСЛИ МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ Я ПРИНАДЛЕЖУ, ПОТЕРЯЕТСЯ, ЗВОНИТЕ.
В конце виднелись цифры, полустершиеся и неразборчивые, возможно, код связи, которого Джоунси больше не помнил. Мистер Грей отбросил желтую
ДАДДИТС — ДРУГ ДЕТСТВА. Мистер Грей разведал это во время первой встречи с Джоунси в «больнице», и знай он, сколько беспокойства причинит ему Джоунси, еще тогда стер бы напрочь сознание своего хозяина. Слова «детство» и «друг» не несли никакой эмоциональной нагрузки, но мистер Грей понимал, что они означают. Не понимал он другого: каким образом связан детский друг Джоунси с происходящим сегодня.
На ум пришло единственное объяснение: может, его хозяин помешался? Изгнание из собственного тела лишило его рассудка, и он попросту утащил первые попавшиеся коробки в свою непонятную крепость, в своем безумии придавая им значение, которым те не обладали?
— Джоунси, — начал мистер Грей голосовыми связками Джоунси.
Эти создания были гениями изобретательства (еще бы, выживать в таком холодном мире), но их мыслительные процессы казались ему по меньшей мере странными и несовершенными: замшелое мышление, тонущее в разъедающем болоте эмоций. Телепатические способности равны нулю, временная способность к телепатии, полученная благодаря байруму и киму (они почему-то называют последний «сигнальными огнями»), смущала и пугала их. Трудно поверить, как особи этого вида еще не вымерли полностью. Создания, неспособные мыслить реально, просто маньяки — это аксиома, и спорить тут не о чем.
Ну а пока существо в странной непроницаемой, непробиваемой комнате не желает разговаривать.
— Джоунси.
Молчание. Но Джоунси прислушивался. В этом мистер Грей был уверен.
— Нет никакой необходимости так страдать, Джоунси. Постарайся увидеть нас в истинном свете: как спасителей, а не захватчиков.
Мистер Грей прикинул, сколько ящиков на складе. Для существа, не наделенного способностью много думать, Джоунси обладает невероятной емкостью памяти. Вопрос, который стоит отложить назавтра: почему букашки со столь ограниченными мыслительными возможностями обладают такой невероятной способностью поиска и возврата информации? Связано ли это с их непомерно раздутой эмоциональной конституцией? Все эти эмоции нарушают равновесие. Тревожат. Особенно эмоции Джоунси. Всегда тут. Всегда рядом. И в таком количестве!
— Война… голод… этнические чистки… убийства ради мира… истребление язычников во имя Иисуса… гомосексуалистов избили до смерти… бактерии в пробирках, пробирки на крылатых ракетах, нацеленных на все города мира… брось, Джоунси, подумаешь, что такое маленький байрум между друзьями по сравнению с сибирской язвой четвертого вида? Член Иисусов, да через пятьдесят лет вы все и без того будете мертвы. И это прекрасно! Лучше расслабься и наслаждайся.
— Ты заставил этого парня вонзить себе в глаз ручку.
Ворчливо и неохотно, но все же лучше, чем ничего. Ветер сорвался
— Пришлось, приятель. Мне понадобился грузовик. Я последний из всех.
— И никогда не проигрываешь.
— Верно, — согласился мистер Грей.
— Но в такую ситуацию еще не попадал, так ведь? Никогда не сталкивался с невозможностью добраться до кого-то.
Кажется, Джоунси над ним издевается? Мистер Грей ощутил вспышку гнева. И тут Джоунси сказал то, о чем мистер Грей уже думал.
— Может, тебе стоило убить меня в больнице. Или это был всего лишь сон?
Мистер Грей, не совсем понимая, что такое сон, не потрудился ответить. Он и без того медленно накалялся яростью. Еще бы! Получить на руки мятежника, забаррикадировавшегося в том, что к этому моменту должно было стать разумом мистера Грея, и только мистера Грея. Прежде всего он терпеть не мог думать о себе как о «мистере Грее», он вовсе не представлял себя подобным созданием, частью разума которого успел стать. Мало того, ему даже не нравилось определять себя словом «он», поскольку мистер Грей был двуполым и одновременно бесполым. Однако отныне «он» и «мистер Грей» неотделимы от него, и так будет, пока сердцевина сущности Джоунси останется незавоеванной. И тут ужасная мысль поразила мистера Грея: что, если его представления о себе и окружающем мире бессмысленны? Он ненавидел сложившуюся ситуацию.
— Кто такой Даддитс, Джоунси? Нет ответа.
— Кто такой Ричи? Почему он был дерьмом? Почему ты убил его?
— Мы не убивали!
Легкая дрожь в мысленном голосе. Ага, выстрел попал в цель. И еще кое-что интересное: мистер Грей сказал «ты», а Джоунси ответил «мы».
— Почему же, убил. Или думаешь, что убил.
— Это ложь.
— Как глупо все отрицать, ведь передо мной твои же воспоминания. Вот они, в одной из этих коробок. В ней снег. Снег и мокасин. Коричневая замша. Выйди и посмотри сам.
На какое-то головокружительное мгновение он и впрямь вообразил, что Джоунси поддастся на уговоры. В этом случае мистер Грей немедленно утащил бы его обратно в больницу, и Джоунси мог бы наблюдать свою смерть по телевизору. Хеппи-энд того фильма, что они смотрели вместе. А потом… потом никакого мистера Грея. Только то, что Джоунси представлял себе облаком.
Мистер Грей алчно уставился на дверную ручку, мысленно посылая ей приказ повернуться. Она осталась неподвижной.
— Выходи!
Ничего.
— Убил Ричи, трус! Ты и твои дружки. Вы… заснили его до смерти!
И хотя мистер Грей понятия не имел, что такое сны и уж тем более — «заснить», все же знал, что говорит правду. Или то, что, по убеждениям Джоунси, было правдой.
Ничего.
— Выходи! Выходи и… — Он лихорадочно перебирал воспоминания Джоунси. Многие хранились в коробках с надписью ФИЛЬМЫ, похоже, именно их Джоунси любил больше всего на свете, и мистер Грей выбрал фразу, которую посчитал наиболее действенной: — Выходи и сразись, как мужчина!