Ловец во ржи
Шрифт:
Он был помешан на канасте.
– У тебя еще кровь идет, бога в душу. Ты бы наложил чего-нибудь.
– Перестанет. Слушай. Хочешь раз-другой перекинуться в канасту или нет?
– В канасту, бога в душу. Ты случайно не знаешь, сколько времени?
– Еще не поздно. Сейчас только где-то одиннадцать, одиннадцать-тридцать.
– Только где-то! – сказал Экли. – Слушай. Мне надо вставать и идти утром на мессу, бога в душу. Вы
– Это долгая история. Не хочу докучать тебе, Экли. Я думаю о твоем благополучии, – сказал я ему. Я никогда не обсуждал с ним мою личную жизнь. Начать с того, что он был еще тупее Стрэдлейтера. Стрэдлейтер был, блин, гением рядом с Экли. – Эй, – сказал я, – я посплю сегодня на кровати Эли, окей? Он ведь не вернется до завтрашнего вечера, да?
Я был, блин, в этом уверен. Эли ездил домой почти каждые, блин, выходные.
– Я не знаю, когда он нафиг вернется, – сказал Экли. Ух, как он меня раздражал.
– Что, блин, значит, ты не знаешь, когда он вернется? Он никогда не возвращается до воскресного вечера, так?
– Так, но бога в душу, я не могу просто сказать кому-то, что он может спать на его чертовой кровати, если ему так охота.
Сдохнуть можно. Я потянулся с того места, где сидел на полу, и похлопал его нафиг по плечу.
– Ты принц, Экли-детка, – сказал я. – Ты это знаешь?
– Нет, я серьезно – я не могу просто сказать кому-то, что он может спать на…
– Ты настоящий принц. Ты джентльмен и богослов, детка, – сказал я. И это правда. – У тебя случаем нет никаких сигарет? Скажи “нет”, и я сдохну.
– Нет, между прочим, у меня нет. Слушай, из-за чего вы, блин, подрались?
Я ему не ответил. Что я сделал, я встал, подошел к окну и посмотрел на улицу. Мне вдруг стало до того одиноко. Я почти пожалел, что не сдох.
– Из-за чего вы вообще, блин, дрались? – сказал Экли, раз в пятидесятый. Вот уж зануда.
– Из-за тебя, – сказал я.
– Из-за меня, бога в душу?
– Ага. Я защищал твою чертову честь. Стрэдлейтер сказал, у тебя дерьмовый характер. Я не мог спустить ему такое.
Тут он разволновался.
– Он так сказал? Серьезно? Так и сказал?
Я сказал ему, что просто шучу, а затем подошел к кровати Эли и прилег. Ух, как паршиво мне было. До того одиноко.
– Эта комната воняет, – сказал я. – Я отсюда чую твои носки. Ты никогда их в стирку не отдаешь?
– Если тебе не нравится, ты знаешь, что делать, – сказал Экли. Такой остроумный. – Как насчет выключить чертов свет?
Но я не спешил выключать его. Я просто лежал на кровати Эли, думая о Джейн и все такое. Меня просто дикое бешенство брало, когда я думал о ней и Стрэдлейтере, как они сидят где-нибудь в машине этого толстожопого Эда Бэнки. Каждый раз, как я думал об этом, хотелось из окна выпрыгнуть. Дело в том, что вы не знаете Стрэдлейтера. А я знаю. Большинство ребят в Пэнси просто треплются все время
– Расскажи мне историю своей восхитительной жизни, Экли-детка, – сказал я.
– Как насчет выключить чертов свет? Мне утром на мессу вставать.
Я встал и выключил его, если ему так хотелось. Затем снова лег на кровать Эли.
– Ты чего надумал – спать на кровати Эли? – сказал Экли. Ух, само радушие.
– Может, да. Может, нет. Ты об этом не волнуйся.
– Я об этом не волнуюсь. Только ужасно не хочется, чтобы Эли вдруг вернулся и увидел какого-то типа…
– Расслабься. Не собираюсь я тут спать. Я бы не воспользовался твоим чертовым радушием.
Уже через пару минут он храпел как бешеный. Но я все равно продолжал лежать там в темноте, стараясь не думать о старушке Джейн и Стрэдлейтере в этой чертовой машине Эда Бэнки. Но это было почти невозможно. Беда в том, что я знаю, какая техника у этого Стрэдлейтера. От этого все даже хуже. Как-то раз мы с ним пошли на двойное свидание, в машине Эда Бэнки, и Стрэдлейтер со своей девушкой сидел сзади, а я со своей – впереди. Что за техника была у этого парня. Что он делал, это начинал умасливать свою девушку таким очень тихим, искренним голосом – так, словно он был не просто парнем-хоть-куда, а еще добрым и искренним парнем. Я, блин, чуть не блеванул, слушая его. А его девушка все говорила: «Нет… пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста.» Но старик Стрэдлейтер продолжал ее умасливать этим искренним голосом Авраама Линкольна, и наконец на заднем сиденье настала такая зверская тишина. На самом деле было неловко. Не думаю, что он в тот раз вставил той девушке… но почти, блин. Почти, блин.
Пока я там лежал, стараясь не думать, я услышал, как в нашу комнату вернулся старик Стрэдлейтер из уборной. Слышно было, как он убирает свои захезанные туалетные принадлежности и все такое, и открывает окно. Он был помешан на свежем воздухе. Затем, чуть погодя, он выключил свет. Он даже не стал смотреть, куда я девался. Даже на улице была тоска. Не слышно даже было ни одной машины. Я почувствовал себя так одиноко и паршиво, что даже захотелось Экли разбудить.
– Эй, Экли, – сказал я, точнее, прошептал, чтобы Стрэдлейтер не услышал через душевую занавеску.
Но Экли меня не услышал.
– Эй, Экли!
Все равно не услышал. Он спал как бревно:
– Эй, Экли!
Услышал, порядок.
– Какого фига тебе надо? – сказал он. – Я уже спал, бога в душу.
– Слушай. С чего начинается вступление в монастырь? – спросил я его. Я как бы прикидывал, вступить-не вступить в монастырь. – Нужно быть католиком и все такое?
– Разумеется, нужно быть католиком. Козел, ты разбудил меня только затем, чтобы спросить тупой воп…