Loving Longest 2
Шрифт:
— Я пойду с тобой, брат, — ответил Маглор. — Только я. Больше я не хочу никого в это впутывать.
Карантир сидел рядом с палаткой. В руках у него Маэдрос увидел небольшой альбом, сшитый красными нитками; в пальцах он сжимал палочку угля. Птица сидела у него на плече и пристально смотрела на бумагу. Все сыновья Феанора, конечно, умели рисовать и обрабатывать камни, но Карантир был единственным, кто унаследовал от Нерданэль способности и интерес к творчеству. К сожалению, мать всегда относилась к его работам холодно, и чаще всего он слышал от неё что-то вроде: «Кто это? Совсем не похоже».
— Кто
— Это Гватрен, — тихо сказал Карантир.
— Совсем не похоже, — сказал Маэдрос. — Я же его видел.
Карантир ничего не ответил и стал ожесточённо закрашивать углём фон. Птица возмущённо заорала; Карантир погладил её по голове и она замолкла.
— Так Кано не останется? — спросил Нариэндил.
Маэдрос обернулся. Элронд и Элрос, маленькие правнуки Тургона, кормили двух ручных кроликов. Нариэндил присматривал за детьми в последние дни. Собственно, они делали это вдвоём с Маглором с того дня, когда сестра Луинэтти погибла во время нападения на них дракона. Маглор, хотя ещё чувствовал себя неважно, часто что-то рассказывал детям, тихо пел для них песни и они зачарованно его слушали.
Майтимо не хотелось смотреть ему в глаза. С тех пор, как сыновья Феанора оказались в Средиземье, Нариэндил всю свою жизнь посвятил Маглору. Семьи у него не было; раньше вроде бы имелись какие-то родственники в Гондолине, но все они, видимо, погибли: после известия о гибели города Нариэндил, как заметил Майтимо, украдкой плакал несколько ночей подряд.
— Мы отправляемся туда втроём, — я, Кано, и Морьо, — сказал Майтимо. — Это только наше дело.
Нариэндил не стал отвечать; он подошёл к детям и присел рядом, слушая что-то, что начал рассказывать ему Элрос.
— Ну почему же, — Кирдан подошёл к Майтимо. — Не только ваше. Все эти годы я хранил покой вашего короля, Гил-Галада, но думаю, что мне пристало сделать что-нибудь большее. Я отправлюсь с вами. И Гельмир и Арминас, думаю, не против.
— Конечно, я не против, — сказал Гельмир. — Интересно, как там теперь живёт Мелькор. Я давно не был у него дома.
— Вы собираетесь действовать по указке Гортаура? — Арминас был закутан в тёплый лиловый плащ, несмотря на ясный и безветренный день. Его руки и лицо словно бы излучали холод. — Кирдан, да что с тобой?!
— Мы собираемся действовать, Арминас, — сказал Кирдан. — Я думаю, что это главное. Лично я, во всяком случае. Ты же можешь продолжать винить во всём других — меня, Гортаура, или… — Кирдан позволил себе лёгкую улыбку.
Взбешенный Арминас ушёл. Маленькие близнецы испуганно посмотрели на него — казалось, он с трудом удержался от того, чтобы не пнуть как следует одного из кроликов.
— Кирдан, — спросил Гельмир, — кстати, а ты-то продумываешь последствия твоих действий? Мне показалось, что не очень.
— Видишь ли, я думаю, нам стоит поучиться у Мелькора, — ответил Кирдан. — Ты же мне объяснил, как именно он заполучил себе Сильмариллы. Никто же не ожидал, что он способен на ТАКОЕ безумие. Кстати, в «Анналах» Квеннара написано, что Валар вывели Мелькора из его крепости Утумно какими-то «длинными тёмными путями». Как ты думаешь, ты смог бы снова найти эти пути? Ведь так можно пробраться и в Ангбанд?
— Кирдан, тебе туда нельзя, — покачал головой Гельмир. — Даже
— Ульмо, — Кирдан, понизив голос, всё-таки назвал Гельмира его настоящим именем, — с этого дня я отвечаю только за себя. И раз так, то ты должен знать, что мне надо попасть туда, чтобы просить прощения.
В последний день, перед расставанием Маэдрос всё-таки рассказал Гил-Галаду, что видел Финголфина в покоях Саурона. Он сам не знал, чего сейчас хочет от сына. Он проклинал себя за низкое чувство, которое родилось в нём: может быть, Гил-Галад, внук Финголфина, сделает то, чего он, Маэдрос, сам сделать никак не мог, — вдруг он решит спасти своего деда, отправиться с ним и Маглором в это опасное путешествие, вдруг ему удастся?..
— Гил-Галад, — сказал Маэдрос, наконец, — Саурон мог обмануть нас. Может быть, это иллюзия. Даже если у него — его тело, Финголфин не может быть жив. Я не знаю, чего Саурон хотел от Кирдана (я уверен, что он знал, что делает, и хотел, чтобы это увидели именно мы двое), но ты не обязан ничего делать по этому поводу. Что касается меня…
— Отец, — прервал его Гил-Галад, — я не только не обязан — я не могу. Да, не могу. Потому что Фингон мне это запретил.
— Как?! — потрясённо спросил Маэдрос.
— Нет, он не говорил именно о Финголфине. Может быть, он говорил о себе. Может быть — о Феаноре. Может быть — о тебе или о дяде Тургоне. Но это последнее, что он хотел мне сказать. Это очень печальное место для меня, отец, — сказал Гил-Галад. — Здесь я в последний раз видел Фингона. Примерно здесь. Там, у рощи, — он показал на сосновую рощу чуть выше по берегу. Он попросил меня всегда оставаться королём. Королём и только королём. Никогда, ни за что ничего не делать для своих родных. Ни для кого и никогда. Никогда не делать ничего в обмен на их жизнь и счастье. Думать только о своих подданных, у которых не останется никакой надежды, кроме меня — особенно если что-то случится и с дядей Тургоном. И я, и как дитя Фингона, и как отец Финвэ, согласен с тем, что он мне говорил. Даже если Финголфин действительно жив и находится в руках Саурона — пусть так. Я не могу позволить себе отдать жизнь или свободу ради призрачной надежды помочь ему. Я ни в чём не провинился ни перед кем, отец. Я не убивал сородичей, никого не обманывал, не бросал и не предавал. Я не обязан пытаться как-либо исправить случившееся. Я хочу просто жить и я хочу, чтобы жили те, чья жизнь так или иначе зависит от меня. На тот момент, когда я родился, помочь тебе, да и Фингону и тем более Финголфину было уже ничем нельзя. Прости меня.
Маэдрос закрыл глаза ладонью. Его поразила не холодность Гил-Галада, нет. Он очень хотел от сына именно такого ответа. До глубины души ранила его боль, которую он почувствовал в словах Фингона. Он не предполагал, что Фингон, которого он так любил, которого он, казалось, так хорошо знал, мог когда-либо доходить до такого отчаяния, так раскаиваться во всём, чем жил раньше.
Гил-Галад мягко провёл пальцами по его виску и легко поцеловал в лоб.
— Прости, отец. На самом деле я думаю, что только Валар могли бы тут чем-то помочь: все наши усилия бесполезны.