Loving Longest 2
Шрифт:
А потом он увлёкся. Он усыпил Финголфина, чтобы спокойно привести его тело в порядок. На то, чтобы его кости срослись, потребовались месяцы. Майрон хотел удивить Мелькора, но за то время, пока Финголфин пробыл у него, произошло неприятное событие: дочери Тингола удалось освободить своего жениха Берена и забрать у Мелькора Сильмарилл. Мелькор на какое-то время практически отрекся от Майрона. Ну что ж, ему же хуже.
Финголфин оказался одной из немногих вещей, которые Майрон забрал в своё уединение. Иногда его приходилось перекладывать и переодевать; Майрон привлёк к этому Натрона, который как раз не так давно оказался у него на службе. Натрон шил сначала одни красивые одежды, потом другие — и Майрону начало
Финголфин был погружён в глубокое беспамятство. Его тело восстановилось, но Майрон подозревал, что от удара, которым Мелькор свалил короля, пострадал не только позвоночник, но и мозг. Финголфин дышал, но не реагировал на свет и звуки. Сначала Майрон говорил себе, что Мелькору всё равно не будет от него никакой пользы — он, безусловно, захочет допрашивать и мучить того, кто находится в сознании. Потом Майрон всё больше и больше начал понимать, как ему отвратительна мысль о том, что Мелькор может сделать с Финголфином. Он не для того тратил годы, чтобы Мелькор — как он любил это делать — сломал всё в одну секунду. Майрона чем дальше, тем больше удивляло, как Мелькор, будучи вечным и бессмертным, ухитряется делать только то, что ему хочется делать в данный момент.
Однажды он взял в комнату, где лежал Финголфин, обломок надписи с Иллуина.
— Если бы ещё я был среди них, когда придумывали этот язык, — сказал он на валарине, — я мог бы догадаться, что они записали, как…
Финголфин застонал и что-то проговорил — совсем тихо.
— Если бы я был тут, когда придумывали этот язык, — медленно повторил Майрон, — я мог бы догадаться…
— Фэанаро… — сказал Финголфин. — Фэанаро, но ты же знаешь валарин. Лучше нас всех. Ты обязательно всё поймёшь…
В тот день Майрон понял — Финголфин слышит его, когда он говорит на валарине, и при этом он принимает его за Феанора. Причины этого он пока понять не мог; он подумал, что Финголфин, хотя и понимает валарин, привык воспринимать его только как нечто, чем занимается Феанор, поскольку сам не осмеливался общаться с Валар на их языке. Сначала это объяснение устраивало его, но потом он начал подозревать, что всё не так просто. Пользуясь тем же способом, ему удалось разбудить сознание у Аракано, говоря с ним голосом Финголфина. Постепенно он научился и говорить с Финголфином голосом Феанора на квенья так, чтобы он и тут принимал его за брата; это было сложно, поскольку собственного голоса, говоря на валарине, он не слышал, и ему ни разу не пришлось беседовать с самим Феанором. В этом ему значительно помог и составленный Квеннаром словарь — и сам Квеннар, бывший учеником Феанора, хотя он делал это и весьма неохотно.
Но сейчас Майрон должен был сделать то, чего боялся — разбудить Финголфина.
Майрону всегда хотелось лично расспросить Финголфина об обстоятельствах рождения Феанора. Он пытался это сделать раньше, но Финголфин недоуменно замолкал, отстранялся, иногда даже как будто бы впадал в беспамятство. Его сознание ощущало неладное: даже во сне он не мог понять, почему брат расспрашивает его о себе самом.
«Хотя, в конце концов, — подумал Майрон, — что он может мне рассказать?».
Финголфин никогда не видел Мириэль. Он достаточно много говорил за время своего сна, и из его разговоров можно было предположить, что Финголфин не знает о жизни Феанора ничего такого, чего не знали бы остальные члены семьи или вообще все остальные нолдор. В отличие от старшего брата и сыновей, Финголфин не общался с Манвэ, Вардой, Ульмо и другими Валар. Он не славился своей учёностью; Майрон усмехнулся, вспомнив, как, по слухам, передавая корону Финголфину, Маэдрос назвал его «не последним по уму в доме Финвэ».
Финголфин был добрым и простым существом; он и в ссору с братом тогда в Амане ввязался из-за чрезмерной любви к отцу, которая была у него не меньше, чем у самого Феанора (теперь
И именно в этом, как сейчас понял Майрон, и заключалась его самая большая ценность.
— Проснись, — сказал Майрон, и голос его впервые за много веков был тих и печален. — Проснись, любовь моя.
— Фэанаро… — сказал Финголфин.
— Проснись. Я не Фэанаро. Твой брат давно умер.
Финголфин открыл глаза.
Нет, Майрон не надел на него ошейник. Даже это ему казалось порчей. Финголфин понял, что просто привязан к этому ложу: железные цепи, обёрнутые в мягкую ткань, стягивали его грудь, бёдра, руки и ноги.
Он поднял глаза: перед ним стоял кто-то высокий, одетый в чёрное. Сначала в глазах у него мутилось, и он подумал, что это всё-таки его брат — злой, оскорблённый, ненавидящий. Но потом он увидел незнакомца с блестяще-жёлтыми, как осенние листья, глазами, с длинными рыжими локонами, увидел, что под усыпанной рубинами чёрной одеждой — тонкая кольчуга, которую даже его брат не умел бы сковать.
— Где я? — спросил Финголфин.
— В Ангбанде. В моих покоях.
Финголфин закрыл глаза. К этому надо было быть готовым.
— Кто ты? Ты не Мелькор.
Финголфин снова посмотрел на него.
— Догадайся, — сказал тот.
— Ты тот, кого синдар зовут Гортауром.
Гортаур щёлкнул пальцами; послышался приглушённый звон металла. Оковы ослабли.
— Садись, — сказал он. — Сначала сядь, потом можешь попробовать встать.
Финголфин сел на своём ложе; у него сразу закружилась голова и он почувствовал слабость. Одна рука его была до сих пор прикована. Он с удивлением осмотрел свои великолепные, незнакомые одежды. Глядя на блестящий, холодный пол и стены, на которых переливались радужные пятна света, на чередующиеся чёрные и тёмно-янтарные квадраты, и даже на своё платье — яркое, твёрдое, холодное, как скорлупка насекомого, — Финголфин на миг почувствовал себя в другом мире — чуждом, холодным, как сама Пустота, созданном волей и разумом Саурона.
Финголфин сжал свою волю в кулак и пообещал себе, что задаст этот вопрос только один раз.
— Что ты собираешься со мной делать?
— А я не знаю, — сказал Саурон. — Сначала ответь мне на пару вопросов.
— Нет, — сказал Финголфин.
— Я тебе не советую играть со мной в эти игры, Нолофинвэ, — сказал Майрон, — сейчас я могу сделать с тобой абсолютно что угодно. Твоё положение незавидное. После Битвы Внезапного пламени твои сородичи и их союзники проиграли ещё одно, ещё более крупное сражение и потеряли всё, что можно и что нельзя. От ваших городов и замков остались одни руины. Остальных эльфийских владык, в том числе наследников Тингола, истребили сыновья Феанора. Как ни странно, они до сих пор пытаются добыть Сильмариллы, которые находятся здесь, и которые Мелькору, честно говоря, не очень нужны; один, кстати, совершенно случайно попал к твоему правнуку Эарендилу, которому он тоже не особенно нужен.
— Что он с ним делает? — спросил Финголфин.
— А я откуда знаю? Может, от пауков отбивается. Говорят, он сделал себе с помощью Кирдана какой-то там летучий корабль и убил Унголианту. Я читал, что якобы Намо предсказал великую славу неведомо кому и что-то такое хорошее в результате вашего с Феанором исхода в Средиземье. Пока что из хорошего мы имеем горы трупов эльфов, людей, гномов, а теперь ещё и животных и идиота на летучем корабле. Ах, да, есть ещё один идиот — в свите Мелькора. И ещё твой внук от Фингона, Эрейнион, он более-менее вменяем, но он вообще-то не твой внук, а твой дедушка. Ну то есть, — объяснил он, увидев недоумение Финголфина, — говорят, что он — переродившийся отец Финвэ, который не так давно погиб. Ладно, Нолофинвэ, у меня дела; посиди тут и подумай как следует о своём положении, — сказал Саурон.