Loving Longest 2
Шрифт:
— Это обезболивающее, но, боюсь, оно не везде подействует, — сказал он. — Фингон, ты меня слышишь?
— Да…
— Мне придётся переломать тебе все кости обратно. Ты это выдержишь?
— Не знаю.
— Я постараюсь поддерживать в тебе жизнь, но меня не хватит даже на сутки. Так что ты тоже должен держаться, Фингон. Я должен сначала сделать что-то с лёгкими, иначе ты не сможешь дышать.
Майрон приложил руки к его плечу, перевернул и, надавив на позвоночник, сделал первый перелом. От прикосновения его рук Фингон почувствовал, что дышать стало легче — видимо, Майрон теперь давал ему свою силу.
А
…
— Потерпи ещё, — сказал Майрон. — Семнадцатая.
— Да…
…
— Тридцать четвертая. Так, теперь нужно убрать этот осколок.
— Нет, прекрати. Я больше не могу, дай мне умереть.
— Можешь. Давай, говори! Ты же можешь говорить. Говори!
— Я… я не хочу с тобой разговаривать, — выдохнул Фингон. — Не могу сейчас говорить на синдарине… я забыл.
— Так говори на квенья. Ты же думал о чём-то, пока был в той яме? Ты же что-то помнишь?
— Ты плохо знаешь квенья, — Фингон улыбнулся бы, если бы мог. — Трудно с тобой говорить… Там я вспоминал слова… разные слова… стихи…
— Научи меня, — ответил Майрон. — Тридцать пятая.
Фингон не выдержал и застонал.
— Какое у вас первое слово?
— Главное?.. То есть…
— Да нет, не чьё-нибудь там имя, — криво усмехнулся Майрон, — просто первое слово в алфавите. Первая буква какая?
— Тинко… «т»… среди техтар… ну, гласных… первой идёт «а»…
— И что у вас там на «а»?
— Какое слово на «а» первое? Aha, «ярость».
— И что? — Майрон убрал скальпель и взял другой, подлиннее. — С Мелькором такое может быть? Про него можно сказать aha, когда он гневается?
— Нет… — сказал Фингон… — не думаю… есть ещё orm"e и rus"e, — это тоже гнев, раздражение… Но aha — это праведный гнев… обдуманный. Заслуженный, если так можно сказать… Есть такие строки у Маглора…
— Отлично, давай строки. Ага, прекрасно, вот осколок. Ага! Это можно просто выломать сейчас. Тридцать шестая.
— Я не… о…
У Фингона всё расплылось перед глазами.
— Да что ж такое! Ты что? — заорал на него Майрон. — А ну не смей! Слушай меня! Смотри на меня, Финдекано! Слышишь? Ах я, идиот! Череп! Там ведь тоже всё вдребезги! И он почти не сросся. — Майрон рывком распахнул дверцу шкафа, и — Фингон уже ничему не удивился, — надел на него, Фингона, лёгкую кожаную маску. — Натрон! — позвал он. — Натрон, иди сюда! Натрон, держи здесь! — Фингон почувствовал, как пальцы Майрона быстро пробегают по его голове, сдавливая, двигая; от этих движений его стало тошнить. — Говори со мной, слышишь?
— Кто это? — спросил Натрон.
— Пленник, — кратко пояснил Майрон. — Держи тут.
— Из Нарготронда? Там уже всё? Я думал, что Ородрет ещё…
— Это высокопоставленный нолдо и мы должны сохранить ему жизнь, — резко оборвал его Майрон. — Давай! Говори со мной, слышишь? Какое слово следующее?
— Aian… нет, нет, не aian… ahto… что это значит… не помню даже… Вот aica — «страшный, свирепый»… ещё «острый»… «яростный»… Aican'aro — имя Аэгнора… Понимаешь, это когда «зловещий» может означать хорошее; трудно объяснить. Огонь, который очищает…
— Да нет, всё понятно, — усмехнулся Майрон. — Хорошее слово. Дальше?..
Лишь в последнюю очередь Майрон
Открыв глаза, Фингон увидел, что Майрон лежит на полу без чувств.
— Никогда не видел его таким. Он совсем выдохся. Шестнадцать часов подряд, кажется, так он сказал. Да что же с тобой такое сделали, — Натрон вздохнул. — Придётся тебе завтра ещё потерпеть. Пить хочешь?
— Да… только дай мне… кольцо. Пожалуйста.
Несколько лет спустя
Гил-Галад сидел, постелив синий плащ на мягкий белый песок и прислонившись к огромной сосне. Он смотрел на море, за которое только что упало солнце.
Нет, он не особенно верил в успокаивающие слова Кирдана; не верил в то, что из-за моря может прийти помощь. Особенно сейчас, когда он вспомнил, кем был раньше. Опыт прожитых в Средиземье лет, когда Гил-Галад был Татой, прародителем нолдор, научил его с недоверием относиться к мудрости и намерениям Валар.
Будучи Перворожденным, он не мог не узнать Варду — даже в облике Кирдана. Образ её был запечатлён в сердце каждого из них, и в любом обличье они могли распознать её. Татиэ много раз говорила супругу, что для её длительного пребывания в Средиземье есть какие-то личные причины, что Варда, видно, полюбила особенно кого-то из эльфов, и поэтому пребывает так долго в Средиземье — чтобы быть рядом с ним. Может быть, Татиэ, как женщине, было и виднее — но ему всё равно не верилось.
— Артанаро, — услышал он тихий шёпот за спиной у себя. — Артанаро, не двигайся, не оборачивайся. Пожалуйста. Артанаро, я хочу сказать тебе несколько слов.
— Матушка, — сказал Гил-Галад. — Матушка!.. Да, хорошо.
— Артанаро, я пришёл проститься. Не ищи меня. Я прошу тебя только об одном, дитя моё. Пожалуйста, сделай так, как я прошу, Гил-Галад: оставайся всегда королём. Королём и только королём. Прошу тебя, никогда, ни за что ничего не делай для своих родных и близких, ничего в обмен на их жизнь и счастье. Ни для кого и никогда. У тебя есть подданные — и люди, и эльфы, для которых ты единственная надежда. Не подвергай их опасности, не трать свою жизнь на помощь родным. Ты меня понял?
— Да, матушка, я сделаю так, как ты говоришь, я всё понял, — ответил Гил-Галад.
Он опустил глаза, и его плечо сжала знакомая, маленькая сильная рука в кожаной перчатке; Гил-Галад почувствовал невесомое прикосновение губ Фингона к своей шее. Через мгновение он всё же не выдержал и обернулся: фигура в чёрном плаще и маске исчезла среди погружавшихся в мрак светлых деревьев.
Сейчас
Они с Гватреном снова были в полной тьме, как раньше, когда встречались в пещере на границе Дориата. Карантир снова прильнул к его груди, Гватрен снова обнял его. Каменная плита-створка рухнула на неглубокую трещину-выемку в камне; Карантир успел бросить туда Гватрена и самому упасть туда, но выбраться никакой надежды у них не было. Всё оружие у них отобрали перед тем, как они попали в Ангбанд; у Гватрена, конечно, тоже ничего не было. Поднять эту плиту не могли бы не только двое, но даже и четверо самых сильных эльдар; даже, наверное, все братья Карантира вместе. Карантир был почти уверен, что и Майтимо, и Макалаурэ погибли и никто не станет пытаться хотя бы найти его тело.