Ловушка для Горби
Шрифт:
— То есть, вы хотите судить партию, но оправдать Батурина, так? — вдруг резко, в упор спросил Кольцов.
Но Ясногоров даже не смутился. А лишь огорченно опустился в кресло и вздохнул от досады:
— Да при чем тут — «оправдать»! «осудить»! Я не адвокат и не судья! Я школьный учитель. Но я считаю: если партия ведет борьбу за искоренение сталинизма, то и Партийный Трибунал должен быть новым — не карательным органом, а Трибуналом от слова «ТРИБУНА». С этой трибуны мы должны выразить свое отношение к современному политическому террору во всем мире — раз, к нашей исторической партийной
— Так… Понятно… — Кольцов постучал пальцами по крышке стола. Вот то, о чем он предупреждал Горбачева с самого начала: рано или поздно гласность превратится в суд над партией. — Но я не думаю, что страна готова сейчас к таким откровениям…
Ясногоров покровительственно усмехнулся:
— В школе подростки говорят мне и не такое!
— То есть? — спросил Кольцов. У него вдруг мелькнула новая идея, и теперь ему нужно было время размять ее и оценить возможности. Что, если из рук этого «неокоммуниста» Горбачев получит оправдательный приговор Батурину и будет вынужден сам, собственноручно переписать его — обвинительный, смертельный? О, это было бы гениально!..
— Вы себе не представляете, какие вопросы задают подростки на уроках истории партии и как стыдно, как чудовищно стыдно подчас говорить им правду! — Ясногоров произнес это с такой страстью и болью, что Кольцов почти воочию увидел его в школьном классе, наедине с тремя десятками атакующих подростков. Так вот откуда эта риторика и манера проводить исторические параллели. — Я иногда думаю, — горячо продолжал Ясногоров, — что даже немцем быть легче, чем коммунистом! Ведь немцы открыто признали свою коллективную вину за уничтожение двадцати миллионов людей, и это раскаяние их очистило и обновило. А наша партия уничтожила шестьдесят миллионов людей СВОЕГО народа, но мы не признаем коллективной вины, а сваливаем все на Сталина, на Берию, на Мехлиса… Да все грузины, поляки и евреи вместе взятые не в состоянии убить шестьдесят миллионов русских! Мы, мы сами всегда истребляли себя, и Батурин — производное этого психоза. Именно поэтому партии надо покаяться и через это — очиститься! — закончил он с болью.
— Хорошо, — сказал Кольцов, ища новый подход к этому типу. Он уже принял решение. — Я обещаю: через год-два мы вернемся к теме террора. И вам не придется стрелять в меня или в Горбачева, чтобы высказать свою позицию…
Ясногоров устало поднялся. Саркастическая усмешка искривила его губы — мол, сколько раз мы уже слышали это «подождите», «еще не время», «народ не готов»!.. Но не это взорвало Кольцова. А то, что этот мальчишка, этот сопляк вдруг двинулся к выходу именно тогда, когда он, Кольцов, решил оставить его на посту Председателя Трибунала. Подал заявление, как клерку, и — пошел!
— Слушайте, вы! — почти крикнул Кольцов и пальцем показал Ясногорову обратно на кресло. — Сядьте! Это ЦК, а не школа! Садитесь! И скажите мне вот что. Если вы уж такие чистые и новые коммунисты, то как насчет того, чтобы отдать власть? Вообще! А? Ведь она добыта нечестно — террором! И держится на терроре, да? Так, может, коммунистам уйти от власти? Освободить Кремль? — он сам не
— Я думаю… — ответил Ясногоров стоя.
— И что же? — победно усмехнулся Кольцов, чуть остывая.
— Я думаю, это было бы самое правильное. Для партии. Но вы этого никогда не сделаете.
— А вы бы сделали — на моем месте, да? — уже успокаивался Кольцов. Да, такому, как Ясногоров, не прикажешь, его нужно обломать. — И кому бы вы отдали власть? «Памяти»? Национал-монархистам? — продолжал Кольцов насмешливо, но уже с почти отеческой укоризной и доверительностью. — Ведь при действительно свободном голосовании народ всегда выбирает националистов. А они вас первых повесят, именно вас — первых! Как евреи Христа…
— Может быть… Это может быть… — задумчиво произнес Ясногоров. — Но, с другой стороны, это так мучительно жить с чувством вины и не каяться! Не очиститься…
— Подождите, очистимся… — сказал Кольцов, уже забавляясь с этим Ясногоровым, как кот с мышью. Он смаковал про себя свое решение. Если этот Ясногоров его, Кольцова, довел до взрыва, то что же будет с Горбачевым?! Конечно, это не очень по-джентльменски подсовывать раненому такие «сердечные» пилюли, но, черт возьми, если Горбачев поставит свою подпись под смертным приговором Батурину, это будет началом новой эры!
Изобразив на лице предельную озабоченность, Кольцов спросил:
— Значит, вы считаете, что газетная дискуссия может отразиться на позиции членов Трибунала?
— Не «может», а наверняка отразится! — устало, как тупому ученику, объяснил Ясногоров. Он уже потерял веру в то, что Кольцов способен понять его.
Но Кольцов был терпелив. Теперь он был терпелив. Он вообще умел быть терпеливым, когда считал это необходимым.
— А долго еще вы будете разбирать это дело? — спросил он все тем же озабоченно-деловым тоном.
— Это зависит не от нас, а от КГБ. Я поручил товарищу Митрохину проверить не было ли все-таки за спиной у Батурина заговора или акции вражеской разведки.
Кольцов поймал себя на том, что даже не удивился. 32-летний школьный учитель «поручил» Председателю КГБ! Неужели в Сибири еще можно сохранить такую моральную девственность? Или это тоже отличительная черта нового поколения? Впрочем, разве не сказано в «Положении о Трибунале», что ВСЕ партийные и советские органы обязаны оказывать ему помощь в работе?
— И что сказал вам товарищ Митрохин? — без всякой улыбки спросил Кольцов.
— Пока ничего. Но у него есть еще неделя, — ответил Ясногоров.
— Вы что — дали ему срок?! — все-таки не выдержал Кольцов. Даже он, Кольцов, не рисковал назначать сроки Павлу Митрохину — члену Политбюро, Председателю КГБ и любимчику Горбачева.
— Нет, — сказал Ясногоров. — Просто я сказал товарищу Митрохину, что Трибунал не может ждать вечно и, если в течение двух недель у КГБ не будет данных о заговоре или иностранной акции, мы будем исходить из того, что Батурин действительно действовал в одиночку. Одна неделя уже прошла.