Ловушка для стервы
Шрифт:
– Это куда же? – насторожилась Маняша.
– На кухню! И носа не смей оттуда показывать.
Мила, слушая весь этот привычный разговор, только улыбалась. Она прекрасно выспалась и чувствовала себя превосходно: ясная голова, отдохнувшее тело, жизнерадостное настроение и огромное желание жить той жизнью, какая нравится ей. А не той, которую ей сейчас начнут навязывать.
Кстати, о наследничках. Мила не хотела ни говорить, ни думать на эту тему. Детки-конфетки, спиногрызики мелкие! Конечно же, она их имела в виду. Где-то там, в глубине подсознания, Мила допускала
Она вышла из вынужденного укрытия и спустилась с лестницы.
– Я все слышу.
– Ну вот, доболталась своим длинным языком, – недовольно пробурчал дядюшка, сердито глядя на Маняшу. – Пошла вон отсюда, пошла вон! Ты свое черное дело уже сделала.
– Опять я во всем виновата! Ходишь-ходишь за всеми, а слово сказать – не моги, – бурчала под нос обиженная Маняша, удаляясь от греха подальше.
– Во-он! – нетерпеливо прикрикнул дядюшка.
– Да ушла уже! – слышался голос настырной Маняши из кухни, оставившей последнее слово за собой.
– Добрый вечер! – Мила подошла к дядюшке и поцеловала его в щеку.
– Добрый! Всегда добрый, когда ты рядом. Я так рад тебя видеть! Редко очень приезжаешь.
– Приезжай не приезжай, у вас тут одни разговоры – про наследника. Доведет она тебя своим нытьем. Выгони ее!
– Ах, Людмилочка, ну что ты такое говоришь, дорогая моя! Да добрее и безобиднее Маняши на всем белом свете не сыскать. Ведь у нее за тебя вся душа изболелась, вот она и говорит, что думает. Своей-то семьи нет, так она о нас и печется. Мы – ее семья и самые дорогие и близкие люди.
– А она не слишком здесь вольничает?
– Да нет же, уверяю тебя! Прости ее, дуру деревенскую. Что на уме, то и на языке.
– Это как у пьяных, что ли?
– А ты хочешь, чтобы все люди были такими, как дипломаты и политики: думают одно, говорят другое, а делают третье? Нет, Людмилочка, мир держится на добродетельных и открытых. Ну, пойдем за стол. Проголодалась небось? Маняша, неси горячее, – заглянул дядюшка на кухню, где сердито гремела кастрюлями незаслуженно обиженная домработница.
В мгновение ока на красиво и богато сервированном столе появились всевозможные яства, приготовленные умелой и заботливой Маняшей: пельмени из кабанятины и лосятины, рябчики со сливами, гигантский жареный осетр, белые жареные грибочки, неизменный яблочный пирог, вафли боярские и кисель из черносмородинового сиропа, который очень нравился Миле.
Ее всегда удивляло такое обилие еды всего для двух персон. Но Мила здесь самая любимая и долгожданная, потому ей и предлагается на выбор множество блюд в надежде, что она хоть что-нибудь да отведает.
– Я не хочу ничего… разве что самую малость, – поломалась Мила, радуясь недовольному пыхтению глубоко оскорбленной Маняши, которая весь день простояла у плиты,
– Не выдумывай, голодать будешь за пределами этого рая.
Мила с удовольствием съела кусочек осетрины со специями, приготовленной на вертеле, и принялась за любимый яблочный пирог, который Маняша пекла лучше всех на свете. Она уже насытилась, но, чтобы поддержать компанию и не обидеть дядюшку, усердно делала вид, что продолжает есть.
– Между прочим, английские и американские ученые доказали, что если человек вдыхает запах яблочного пирога со специями, то это оказывает на его организм столь же расслабляющее воздействие, как и лечебные процедуры от стресса, – произнесла Мила, засовывая в рот маленький кусочек пирога.
– Чудаки, право дело! Пирог для того и готовится, чтобы его есть, а не для того, чтобы нюхать. Одними запахами сыт не будешь. Сколько ни говори: «Халва-халва», во рту слаще не станет… Сколько ни говори: «Ребенок-ребенок», а род Миланских все равно без наследника прервется.
– Кто о чем, а вшивый о бане, – ехидно улыбнулась Мила.
– Да хотя бы и так, а что толку-то? «Asino lira superflue canit» – «Для осла звуки лиры излишни». Вернее, для ослицы.
Мила посмотрела на дядюшку и вздохнула. Разговоры-разговоры, и все об одном и том же – когда же она, наконец, порадует старика и выйдет замуж, а затем родит ему внуков и наследников великого и славного рода Миланских.
А за кого замуж-то? За этих ряженых с серьгами в ушах, множеством перстней на пальцах, с цепочками, бантами и шарфиками на шее? За того, кто фактически больше заботится о собственной внешности, чем о женщине рядом и своих мужских обязанностях? За этих кукол, не способных на истинно мужские поступки, дела и мысли? За лицедеев, у которых не жизнь, а праздник жизни – шоу, карнавал без забот, без обязательств, одна мишура вокруг? И сами они не мужчины, а сплошная бутафория.
– Дядюшка, а тебе не кажется, что ты пытаешься всю ответственность за продолжение нашего рода переложить на меня? Род заканчивается на тебе, а не на мне.
– Если бы я мог, дорогая! Если бы я мог! – задумался ненадолго дядюшка.
– Я – женщина, а род продолжается только по мужской линии.
– Правильно понимаешь. Читаем Ветхий Завет: «Авраам родил Исаака». Родил! – Дядюшка многозначительно поднял указательный палец. – И при чем тут, спрашивается, женщина? Здесь же безапелляционный приоритет мужского начала.
– Ну вот видишь, я совсем ни при чем.
– А сейчас человек считает себя евреем, – не слушая племянницу, продолжил дядюшка, – если у него мать еврейка. Отец же вроде как и вовсе все одно что мимо проходил. Еврей – это ведь не столько национальность, сколько религия. Евреем можно стать, приняв иудаизм. А если отец вдруг откажется от иудаизма и перейдет в другую религию? Так вот, если бы национальность определялась по отцу, то в таком случае дети уже не были бы евреями. Мать же останется еврейкой, даже если она сменит религию. Поэтому для сохранения еврейского народа национальность всегда привязывали не к отцу, а к матери.