Ловушка для творца

Вичурин Андрей Викторович

Мир и сейчас неимоверно тесен, — я бывало не раз, встречал знакомых, в таких неожиданных местах, за такие тридевять земель на других континентах, поверить трудно. А в те времена, я думаю, он казался еще теснее.

Так вот, родила она от Биргера, не считая четырех девочек, — двух королей, одного герцога и одного епископа. В общем, не последними людьми они в Европе в свое время прослыли. И жили они себе, не тужили, потомство породистое плодили, пока не явился святой черт. Звали того черта Григорий IX (Уголино), а еще работал он Папою Римским. Задумал однажды, непонятно с какого перепугу, сидя на три тысячи километров южнее, этот нехороший человек, крестовый поход на Север организовать. Свет истинной веры,

так сказать, до неразумных язычников донести, да забыл, наверное, что крещена Русь та, пожалуй, уже лет двести с лишним, как.

А все потому, что прознал Святой Бес Уголино, от неизвестно каким ветром занесенного в Ватикан Бьерка, о тиаре Юмаллы, первыми ярлами короля Олафа на меч взятой, да в земле языческой спрятанной. И понадобилась ему до крайности та тиара, вот и послал он Бьерка, сначала в Ливонское «Братство меча» с буллой. Но не дошли ливонские братья меченосцы никуда, побил их новгородский князь Ярослав Всеволодович на Омовже в 1234 году. И тиара осталась не найденной.

Не известно, из-за неудачи ли с походом, либо по какой другой причине, чуть погодя Григорий IX вообще с катушек слетел. Черных кошек воплощением Сатаны объявил, и для их уничтожения, им же учрежденную инквизицию, отрядил. Тем нее менее, о тиаре Уголино не забыл, и не успокоился, новую буллу настрочил и отправил Бьерка, подстрекать Биргера Магнуссона, с оружием через север Руси до проклятых языческих святынь добраться.

Биргер, подобно Фридриху II, с Папой ругаться не стал, не дорос пока. Это Штауфен, — император Священной Римской империи, у него и Германия, и Сицилия, а он, кто? Даже пока не ярл шведский, так, — зять Эрика Шепелявого. И все.

В общем, согласился он, во главе сухопутного войска на Русь выступить. А брат его двоюродный, который и числился на тот момент ярлом, — Ульф Фаси, шведским флотом командовать подрядился. Уголино еще подсоветовал в войско Биргеру взять, кроме богобоязненных ливонцев, дополнительно в помощь, истинно верующих в бога единого католического, суоми и мурман, с чудью белоглазой. И пошли они диким христианам — славянам, в животы мечи вставлять, как единственно доступный в той Тьмутаракани символ истинной веры.

Только и с такими трудами собранное шведское войско не дошло, заступил им дорогу князь Александр Ярославович, получивший за эту битву прозвище Невский, да разбил наголову, и гнал, чуть ли не до самой ливонской границы, и обоз Биргеровский взял со всем добром ярла. Была там и папская булла, с благословением на крестовый поход. А Ульф, обратно в Швецию корабли увел. Одного не пойму, что помешало шведам на другом берегу Финского залива высадиться, да и пройти прямехонько туда, куда надо. Местные племена никакого достойного сопротивления оказать бы не смогли. Загадка.

Викинг Бьерк, всплывший в Ватикане через четыре года, о чем-то договорился с очередным Папой, которым после Уголино, стал Иннокентий IV, и спешно отправился к венецианскому дожу Якопо Тьеполо. А уже оттуда, на боевой галере к северному берегу Черного моря. Там он пропал на два года, но видимо, что-то накопал, потому, как в Ватикан вернулся уже с доверенным лицом Биргера, его сыном, епископом Бенгтом и привез Папе рисунок языческого монумента. После приема Папой, оба срочно убыли к Тьеполо и, уже на пяти галерах, отправились по новому маршруту, к восточному берегу Средиземного моря. Там галеры высадили войска и простояли год, ожидая их возвращения. Так и не получив никаких вестей, от ушедших в сторону Баальбека Бьерка и Бенгта, на четырнадцатый месяц, согласно предписания дожа, снялись с якорей и вернулись в Венецию. Далее никаких известий от пропавшей экспедиции не поступало.

Все-таки, время на Мальте я потратил не совсем зря. Зависая на просторах инфосети, случайно, как я тогда думал, раскопал фотокопию привезенного когда-то Иннокентию IV

рисунка. И тогда же мне попалась на глаза фотография того, что осталось от стелы, на холме в десяти километрах севернее Пальмиры. Многие уже и не помнят, но во время гражданского противостояния в начале этого века, в двадцатые годы, в результате не прекращающихся боев, шестнадцати метровая стела на вершине холма рухнула, явив на обозрение неприглядный каменный столб, который, по слухам, стоял еще задолго до восстановления Пальмиры царем Соломоном, после разрушения той ассирийцами, как пограничный знак Тадмора. Сопоставив два изображения, рассказ реконструкторов и свои сны, я понял — выбора у меня нет. Стелется моя дорожка на юго-восток, в пустыню.

Собрал все вышеперечисленное, сдал в багаж, сел в самолет. По прилету, забрал баулы и устроился на ночевку в гостиницу при аэропорту. Солнце уже клонилось к горизонту. Подготовился к завтрашнему раннему выезду: загрузил все, во взятую напрокат, небольшую рабочую лошадку, производства иранского автомобильного завода Iran Khodro, по имени «Samand Pony», в моем варианте — универсал, хотя основная их масса — пикапы. Запасся здесь же, в аэропорту, едой и водой.

Встал среди ночи и поехал. Хорошо, дорога пустая, людей нет, — два часа езды, и вот, стою я у подножия, пологой с одной стороны, каменистой горки. Что, какие координаты? Пожалуйста, записывайте: 35°00'82.36"N 38°23'34.95"E.

С первыми лучами солнца принялся за работу.

Для начала, я определил координаты вершины с помощью GPS. Они, конечно, были давно известны, я вам их дал, но таков порядок и не мне его менять. Для того чтобы получить открытый лист на раскопки, одного членства в Археологическом обществе, недостаточно. Хочешь — не хочешь, а документацию делать надо.

Поэтому потратил час на обмер холма тридцатиметровой рулеткой, с нанесением кроков. Все, оставшееся до вечера время, устраивал пляски с бубном вокруг анализатора, а иначе, мои безрезультатные попытки заставить его выдать хотя бы что-нибудь осмысленное, назвать нельзя.

Вопреки пословице, — кто рано встает, тот просто не высыпается. Никто и ничего ему не дает. По крайней мере, мне. Геоанализатор, оказался явно неисправен.

Из-под пластиковой коробки корпуса слышался тихий писк, явно не свойственный устройству, собранному на поликристаллах. Индикатор обработки, уже минут двадцать, совершенно бессовестно «висел» на отметке «девяносто пять». Я вымотался и обливался потом, почти падая с ног, перезагружая анализатор (двенадцать раз), проверяя мультидатчики (четырнадцать раз), истоптал весь холм, куда тому пресловутому стаду местных баранов. Таскал анализатор с места на место и, зуб даю — если бы я знал, что могу сделать хотя бы что-нибудь, способствующее получению результата, пускай самую малость, я бы это сделал! И не важно — мантры читать, собрать мини-макет прибора и, подобно колдуну вуду иголками его в самые болезненные точки тыкать, или раскрутиться вокруг себя и плюнуть во все стороны сразу, сделал бы, не задумываясь!

Но, танцуй ты, не танцуй — все равно каблуки мешают…

Снизу, от прогретой солнцем пустыни и выцветших жиденьких кустиков у подножья, разделенных уходящим вдаль проселком, к вершине холма, на котором я мучился с неподатливым прибором, поднимались смешанные волны зноя и дорожной пыли. Жара изматывала, а Солнце, похоже, решило сделать из меня мумию. В пару глотков допил горячий, выдохнувшийся, якобы квас.

Фу! Гадость-то, какая! Пойду, воды из машины возьму, запить.

Вокруг каменной бабы висело едва различимое марево зноя. В текущем контексте, «баба» — тот столб, о котором я говорю и это совершенно условно. Не похож он на «бабу» — так, просто поставленный на попа большой длинный камень, напоминающий обкусанную местами ровную сардельку или палку копченой колбасы.