Ловушка

Чайлд Ли

– Майор Ричер, я очень рад с вами познакомиться, – сказал он.

Ричер сделал шаг вперед, взял руку и пожал. Она оказалась сухой и холодной, похожей на руку скелета, обернутую фланелью. Старик замолчал, вдохнул кислорода и сказал:

– Меня зовут Том Хоби, майор. А эта симпатичная дама – моя жена Мэри.

– Я рад с вами познакомиться, – сказал Ричер. – Но я больше не майор.

Старик кивнул и вдохнул новую порцию кислорода.

– Однако вы служили в армии, – проговорил он. – И я считаю, что вы имеете полное право на свое звание.

В

нижней части одной из стен был вделан камин из плитняка, на его полке стояло множество фотографий в красивых серебристых рамках. По большей части цветные снимки молодого человека в форме оливкового цвета, в разных позах и местах. Среди них Ричер разглядел одну старую черно-белую фотографию с изображением мужчины в форме, высокого, с прямой спиной, улыбающегося, явно принадлежавшего к другому поколению военных. Возможно, это был сам мистер Хоби до того, как сердце начало потихоньку убивать его изнутри, хотя наверняка Ричер сказать бы не мог. Они совсем не были похожи.

– Это я, – подтвердил Хоби, проследив за его взглядом.

– Вторая мировая? – спросил Ричер.

Старик кивнул, и в его глазах появилось грустное выражение.

– Я так и не попал на фронт, – сказал он. – Я пошел добровольцем задолго до набора, но у меня уже тогда было слабое сердце. Меня не пустили. Так что я служил на складе в Нью-Джерси.

Ричер заметил, что Хоби потянулся к баллону – видимо, чтобы увеличить подачу кислорода.

– Я принесу кофе, – сказала его жена. – И кекс.

– Вам помочь? – предложил Ричер.

– Нет, я справлюсь, – ответила она и медленно вышла из комнаты, сопровождаемая шелестом юбок.

– Садитесь, пожалуйста, майор, – сказал Том Хоби.

В наступившей тишине Ричер сел в маленькое кресло, стоявшее неподалеку от кресла старика, чтобы слышать его слабый голос. Но кроме тяжелого дыхания, шипения кислорода и звона посуды, доносившегося с кухни, ничто не нарушало молчания. Привычные домашние звуки. Окно закрывали жалюзи из ярко-зеленой пластмассы, опущенные, чтобы в комнату не проникал свет. Где-то вдалеке, за заросшим садом, примерно в тридцати милях от дома Леона Гарбера, текла река.

– А вот и я, – крикнула из коридора миссис Хоби.

Она вернулась в комнату со столиком на колесах, на котором стоял фарфоровый сервиз: одинаковые чашки, блюдца и тарелки, а также маленький молочник и сахарница. Льняная салфетка, видимо, осталась на кухне, и Ричер увидел большой кекс, украшенный чем-то желтым. Может быть, кусочками лимона. Старая кофеварка стояла тут же, и ее окутывал аромат кофе.

– Как вы пьете кофе?

– Без молока и сахара, – ответил Ричер.

Дрожащей рукой она налила в чашку кофе и передала ее Ричеру; по пути чашка несколько раз звякнула о блюдце. Следом была протянута тарелка с куском кекса. Тарелка тоже дрожала. Кислород шипел. Старик обдумывал свой рассказ, делил его на части, подпитывая себя кислородом, чтобы довести его до конца.

– Я был печатником, – сказал он неожиданно. – Владел собственной типографией. Мэри работала на одного моего крупного клиента. Мы

встретились и поженились весной сорок седьмого года. Наш сын родился в июне сорок восьмого.

Он отвернулся и окинул взглядом ряд фотографий на каминной полке.

– Наш сын Виктор Трумэн Хоби.

В гостиной стало тихо, словно в церкви.

– Я верил в понятие долга и сожалел, что не годен к действительной военной службе, – продолжал старик. – Очень сильно сожалел, майор. Но я был счастлив служить своей стране так, как мог, и я ей служил. Мы вырастили нашего сына с такими же убеждениями, научили любить свою страну и воспитали в нем желание ей служить. Он отправился добровольцем во Вьетнам.

Старик закрыл рот, вдохнул через нос кислород, потом еще раз и еще, затем наклонился и поднял с пола кожаную папку, которую положил на свои тощие колени и открыл. Он достал из папки фотографии и протянул Ричеру. Тот, ловко удерживая чашку и тарелку, потянулся вперед, чтобы взять ее из дрожащей руки старика. Это был выцветший снимок, сделанный во дворе дома: улыбающийся мальчишка лет девяти-десяти, приземистый, с веснушками и крупными зубами, на голове металлическая миска, на плече игрушечное ружье, плотные холщовые штаны засунуты в носки, чтобы походили на военные брюки с гетрами.

– Он хотел стать солдатом, – сказал мистер Хоби. – Всегда. Больше он ни о чем не мечтал, и я его тогда поддерживал. Мы не могли больше иметь детей, и Виктор был нашим единственным сыном, светом нашей жизни. Я считал, что быть солдатом и служить своей стране – отличная судьба для сына патриотически настроенного отца.

В комнате снова повисло молчание. Потом мистер Хоби закашлялся. Зашипел кислород. Снова молчание.

– Вы одобряли Вьетнам, майор? – неожиданно спросил Хоби.

Ричер пожал плечами.

– Я был слишком молод, чтобы иметь собственное мнение на этот счет, – сказал он. – Но, зная то, что я знаю сейчас, думаю, я бы не одобрял наших действий во Вьетнаме.

– Почему?

– Неправильное место, – ответил Ричер. – Неверное время, неверные причины, неверные методы, неверные действия и неправильное руководство. Отсутствие настоящего планирования, желания победить и внятной стратегии.

– А вы бы туда отправились?

– Да, отправился бы, – сказал он. – У меня не было выбора. Я тоже сын солдата. Но я бы завидовал поколению моего отца, которому было легче на Второй мировой войне.

– Виктор хотел летать на вертолете, – продолжал Хоби. – Страстно. И это, боюсь, тоже моя вина. Как-то раз я взял его на сельскую ярмарку и заплатил два доллара, чтобы он прокатился на вертолете. Это был старый «белл», вертолет для распыления удобрений. С тех пор Виктор твердо решил стать пилотом вертолета и считал, что армия лучшее место, чтобы научиться им управлять.

Он достал из папки новую фотографию и передал Ричеру. На ней был изображен тот же мальчик, только в два раза старше, высокий, по-прежнему улыбающийся, в новой военной форме, перед армейским вертолетом «Х-23 Хиллер», старая учебная машина.