Ложь без спасения
Шрифт:
– У него трудности, – стала рассказывать фрау Симон. – Трудности финансового порядка. – Это было некоторым преуменьшением, но давать матери более подробные объяснения ей не хотелось. – Я могу предположить, что у него… понимаешь, ну, своего рода реакция короткого замыкания… Может быть, он где-то скрывается.
Однако Элизабет еще никогда не была склонна к приукрашиванию вещей.
– Ты имеешь в виду, что он, возможно, вместе с этой… незнакомкой скрылся где-то за границей, а тебя с вашим ребенком предоставил неизвестному будущему?
К горлу Лауры опять подступила тошнота.
– Я не знаю, мамочка.
– Насколько серьезны его финансовые проблемы?
– Здесь у
– В общем, если ты хочешь знать мое мнение, – сказала фрау Брандт, перестав наконец третировать умывальник, – то я сейчас не ездила бы во Францию. Уладь сначала все дела здесь. Возможно, на карту поставлено твое финансовое будущее. Это тебе следует привести в порядок первым делом.
– Для меня сейчас поставлено на карту совершенно другое, – ответила Лаура. – Если все обстоит так, как я предполагаю, то деньги – это последнее, что меня интересует.
Она встала. На этот раз ей удалось дойти до гостевого туалета, где ее снова вырвало. Лицо, которое затем посмотрело на нее из зеркала, висевшего над умывальником, казалось ей чужим.
Словно оно принадлежало другой женщине.
Моник Лафонд уже неделю мучила совесть, и так, что в это понедельничное утро она решила проигнорировать сверлящую боль в области лба, а также то обстоятельство, что у нее все еще держалась повышенная температура. Она была ответственным человеком, и, как правило, даже заболевания не удерживали ее от когда-то принятых заданий. Но на этот раз грипп свалил Моник с невероятной ожесточенностью, чего раньше с ней еще никогда не бывало – он быстро оккупировал лобную и носовую части ее головы, вызвав воспаление придаточных пазух носа и сильные затяжные боли. Моник никогда не обращалась к врачу – за тридцать семь лет ее жизни в этом и не было необходимости, – но на этот раз ей ничего другого не оставалось. Врач прописал ей несколько медикаментов и строгий постельный режим.
Поэтому 29 сентября она не пошла, как договаривалась, в дом мадам Раймонд, чтобы провести там уборку, а потащилась туда только теперь, на неделю с лишним позже, из-за чего чувствовала себя как-то виновато.
В принципе, для мадам Раймонд это никакой роли не играло. Она уехала домой, в Париж, 29 сентября, и приедет сюда, в Сен-Сир, видимо, только к Рождеству. Они с Моник договорились, что та должна будет в день отъезда или днем позже провести в доме генеральную уборку, потом, до конца осени, через каждые две недели проверять, всё ли там в порядке, а незадолго до Рождества красиво все обустроить к приезду хозяйки.
В тот последний субботний день в сентябре Лафонд с самого раннего утра пыталась дозвониться до мадам Раймонд, но постоянно нарывалась на автоответчик. Скрипучим голосом Моник объяснила, что слишком больна для проведения уборки и что возьмется за дело сразу же, как только ей станет лучше. Мадам ей не перезвонила, и это могло означать, что она отправилась в путь с самого рассвета. День спустя Лафонд еще раз позвонила в Париж, но и там попала на автоответчик. И поскольку она не получила больше никаких сообщений, то посчитала, что Раймонд со всем согласна. В целом Моник находила свою работодательницу довольно неприветливой. После стольких лет та могла хотя бы пожелать помощнице быстрого выздоровления.
Было уже почти обеденное время – стрелки часов приближались к двенадцати, – когда Моник почувствовала себя в состоянии наконец отправиться в путь. Она выпила три таблетки аспирина и тем самым немного приглушила боль. Небольшая температура никак не спадала,
Дачный домик мадам Раймонд был расположен среди полей, которые простирались между центром города Сен-Сир и горными отрогами. Улицы в этих местах были узкими и ухабистыми, их частенько ограждали низкие каменные стены, а на обочинах росли дикие цветы. Маленькие дворики и сказочные домики располагались между виноградными полями, под тенью старых оливковых деревьев. Летом все здесь страдало от изнурительной жары, а если по извилистым улочкам проносились на повышенной скорости машины, за ними вихрем клубилась пыль, плотная, как костная мука. Сегодня же, после вчерашнего дождливого дня, с лужаек испарялась влага. Небо было завешено облаками, а из пары печных труб поднимались тонкие столбики дыма. Ветер дул с востока. Это не предвещало настоящего улучшения погоды.
Моник поехала в дом мадам Раймонд на велосипеде и вскоре поняла, что это было ошибкой. Уже через километр ей стало намного хуже, а когда она свернула на проселочную дорогу, которая в какой-то степени представляла собой подъезд к дому Раймонд, ее головная боль усилилась сумасшедшим образом. К тому же ей казалось, что у нее еще выше поднялась температура. Вероятно, к вечеру она опять будет сильно больна и вновь не сможет пойти на работу. Лафонд была секретарем у одного маклера, а уборкой и уходом за дачными домами подрабатывала, поскольку единственной радостью в ее довольно одинокой жизни были ежегодные поездки во время отпуска в дальние страны. Это стоило больших денег, и ради таких поездок Моник вкалывала даже на выходные дни – или в такие дни, как сегодня, когда она, в общем-то, еще была на больничном. В этом году она побывала в Канаде, а на следующий год хотела съездить в Новую Зеландию.
Въехав во двор, вымощенный булыжниками и засаженный оливковыми деревьями, Лафонд соскочила с велосипеда. «Хоть бы уж никто не забрался в дом, – подумала она, – а то у меня будет масса неприятностей».
Дом стоял мирно и тихо под наливающимся свинцом небом, и нигде не было видно ни малейших следов взлома.
День был достаточно теплым, но Моник вдруг стало холодно, и она предположила, что это от температуры.
Она открыла входную дверь и тут же отскочила назад от мерзкой вони, которая назойливо хлынула ей навстречу – женщина чуть не задохнулась.
«О боже, – с ужасом подумала она, – что-то здесь гниет!» Мадам, наверное – в надежде, что Моник незамедлительно побеспокоится обо всем, – оставила быстропортящиеся продукты открытыми на кухне. А жара бабьего лета, стоявшая последние недели, сделала свою работу. Лафонд представила себе испорченное мясо, кишевшее личинками и червями, и подумала, что ее дополнительная работа порой просто заслуживает ненависти.
Во всяком случае, теперь ей было ясно, что мадам Раймонд по какой-то причине не получила ее сообщений. Это утешило Моник – значит, молчание работодательницы, не поинтересовавшейся ее самочувствием, было связано не с недостатком внимания к ней. Дело было просто в том, что она не получила ее сообщений.
Моник прошла по узкому коридору – вонь там усиливалась, и это чуть не выворачивало ее желудок. Наверное, мусорное ведро переполнено. Еще никогда ей не приходилось чувствовать такой ужасный запах. У нее выступил холодный пот, и на этот раз она не была уверена, что причина этого в гриппе. В вони было что-то глубоко тревожное, в ней словно вибрировало нечто, от чего Лафонд обдавало холодом и волосы у нее на голове вставали дыбом. Ею овладело какое-то чувство инстинктивного ужаса.
«Я просто больна, вот и все», – сказала она себе, но так и не смогла по-настоящему в это поверить.