Ложь и правда русской истории
Шрифт:
Но ведь среди тех, кто смотрит горельефы, специалистов — считаные единицы, так что мы, простые смертные, имеем небольшое право на свое восприятие и на удивление. И как же не удивляться этим сюжетам, столь непривычным для православных храмов.
Позднее они будут расцениваться блюстителями церковных правил как «языческие» и даже «кощунственные», неподобающие для убранства церквей. Так их и не будет потом. А это — начало тринадцатого века, и жесткого церковного канона для художников на Руси еще нет.
Вот, например, чудо-юдо непонятное: торс и голова человека с узкоглазым скуластым ликом — на туловище зверя. Лауреат Ленинской и Государственной премий доктор исторических
Но в любом случае ясно одно: этот человек, автор, художник, мастер древний — одинаково хорошо знал мифы и о кентаврах, и о сфинксах, если сотворил по мотивам легенд нечто напоминающее и тех, и других. Кстати, все львы у него — почти с человеческими лицами. Чуть-чуть подправить — и юрьев-польской сфинкс. А на той стене, где изображены маски людей и зверей, совершенно отчетливо и сознательно все двоится: не то львочеловек, не то человеколев, а может быть, и человековолк...
Но и это не все. На одном горельефе рядом — целитель Козьма и ...грифон. Это чудище из древневосточных мифов — помесь, опять же, льва с орлом.
Еще одна птица — на другом горельефе. Точнее,. полудева-полуптица. Сирена — из древнегреческих мифов.
И еще сюжеты, понять, уразуметь которые я не могу, потому что знаний не хватает. А я все-таки книжки читал, поскольку в двадцать первом веке живу и ученые люди собрали эпосы, мифы народов мира, перевели на русский язык и таким образом дали мне возможность узнать их.
А тогда, повторю, на дворе стоял тринадцатый век. Если точно — тысяча двести тридцатый год. И университета в городке Юрьеве-Польском не было, и библиотеки, и книгопечатания, да и бумаги тоже... Князь был, дружинники были, смерды в курных избах, мастера-камнерезчики...
И был мастер, художник, автор. Человек, который все это придумал. Человек, который знал все мифы стран и народов тогдашней ойкумены. Не только знал. Он жил в них, трансформировал, переводил их на язык рисунка и камня. Кто он был, кем он был? Княжеского ли рода сын, вместо меча взявший в руки кисть и резец? А может, из дружинников, а то и из смердов? Где он учился, в каких краях? Или залетная птица? Из византийских, македонских, болгарских, ближних литовских пределов? Как попал он сюда?
Смотрю на городок, на сорняки в канавах, на избы и сараюшки, воображаю, каким же он был почти восемь веков назад. И поневоле хочется крикнуть изумленно: не мог в ту пору жить здесь такой человек!
Однако ж он был! Вот в чем дело!
Плотен туман восьми веков, трудно, невозможно вживе и въяве представить себе этого человека, тем более в тогдашнем юрьев-польском быте. Имя бы знать, но имя неизвестно. И остается лишь вековой туман.
Хорошо хоть знаем имя князя, задумавшего и волей своей поставившего храм. И не только имя — лицо его можем видеть воочию. Маска Святослава, кстати, из горельефа храма, сейчас хранится внутри, под стеклянным колпаком. Но я все равно боюсь за нее. Зимой собор промерзает насквозь, заледеневает. Весной оттаивает, и потоки воды струятся по стенам. О реставрации же собора по нынешним временам и речи нет. Да и раньше не было. Несколько блоков-горельефов, оказавшихся «лишними» во время восстановления собора в пятнадцатом веке, лежат прямо на улице. Так и представляешь себе какого-нибудь пьяного мужика с кувалдой, который, куражась, на спор вдребезги разбивает «каменюгу» с
Работая над книгой, я звонил в Юрьев-Польской, спрашивал, по-прежнему ли блоки лежат на улице. А мне сказали, что нет, они все в запасниках. И только я порадовался, как служительница музея добавила, что никогда они на улице и не лежали. Вот тут я и засомневался...
А про маску я уже говорил. Слов нет, драгоценная, древняя. Но... Иногда я думаю, что будь эта маска другого князя, тотчас бы забрали ее в Москву, хранили, показывали, писали и говорили. А что Святослав... Ничем и никому не известен. Если бы он сжег сорок деревень и городов чьих-нибудь или десять тысяч русских людей вздернул на дыбу, тогда — да, тогда мы сразу признали бы его «исторической личностью» и создавали вокруг него легенды. А так — что ж... Ну, поставил храм. Пусть даже и единственный в своем роде. Ну и что. Этим нас не удивишь.
Глава 4
НЕ СМЕШИТЕ МОИХ СТАРЫХ, РВАНЫХ ТАПОЧКОВ...
Как только заходит речь о тайнах и парадоксах нашей истории, в широких читательских кругах тут же возникает вопрос: «А как вы относитесь к работам Фоменко?»
То есть исторические эскапады математика-академика А. Фоменко стали уже чем-то вроде популярного фильма. О них, во всяком случае, пусть даже понаслышке, знают почти все. Мы «Повесть временных лет» в полном, неурезанном виде не читали, что означает слово «полк» в «Слове о полку Игореве» — не знаем, а Фоменко — пожалуйста, у всех на устах. На всех прилавках. Гигантскими тиражами выходит. Так что феномен не в Фоменко, а в нас. И потому и тем более нельзя обходить его стороной. Нельзя отворачиваться ни в коем случае.
Новомодные исторические теории академика-математика Фоменко опровергаются очень просто. Одним примером. Если самые разные источники говорят о посланиях Римского папы Иннокентия IV к великому монгольскому кагану Гуюку и Александру Невскому в 1248 году, то они были. И послания, и персоны, и год. Все хронисты-летописцы древности договориться не могли. Да и ради чего? Чтобы одурачить г-на Фоменко? Который не одурачился и ныне всех разоблачил? Как говорят в Одессе, не смешите моих старых, рваных тапочков.
Но тем не менее серьезные ученые собирались в МГУ на специальную научную конференцию и приняли решение издать целый том материалов, разоблачающих теории А. Фоменко. И такая книга была издана. Правда, олимпийцы от науки могут сказать: «Не много ли чести? Зачем из пушки по воробьям?» Но «воробей» Фоменко — массовый. А к массовым явлениям, по-моему, не стоит относиться свысока.
Феномен Фоменко прост. Он — в пролетарском сознании большинства населения. У нас — особенно. С первых лет революции внедрялось, что простой человек заранее умнее всех этих очкариков... Не хрена нас учить, мы сами с усами. Одним махом — всех побивахом.
История увлекательна в книгах. А писать ее — утомительное занятие. Самая главная и самая трудная дисциплина в истории — источниковедение. Любое свидетельство, любую летопись-хронику ученый проверяет со всех сторон, каждый ее факт. Сопоставляет со всеми документами всех стран и народов! Потому как мало ли что может написать хронист! Забыл, перепутал, под влиянием ложных идей писал, под давлением князя-герцога-хана, который заставил умолчать свое поражение, зато велел приписать ему подвиг другого князя, в другое время совершенный. Потом, хроники ведь переписывались. А у переписчиков тоже были свои мысли и свои идеи на сей счет, они тоже что-то убирали и вставляли свое. Разбираться в этом — голову сломаешь!