Ложь. Записки кулака
Шрифт:
— Ничего ты не понял. Недаром говориться, что если бог не дал человеку ума, то это надолго!
Александр Иванович глядел на Митьку и ждал, что критика, доводы и прямая насмешка должны были бы вызвать у Митьки хотя бы вспышку гнева, но тот, было видно по всему, был далек от сказанного и не хотел принимать критики в свой адрес. Если бы Митька вспылил, нагрубил, начал бы стучать кулаками по столу или даже бросился в драку, то Александру Ивановичу было бы легче. А так он понял, что свой пыл потратил зря. Очевидно горбатого только могила исправит. Кипя от гнева, Александр Иванович вскочил на ноги и направился к дверям.
— Ты куда? — С тревогой в голосе спросил Митька.
— Домой, куда же еще! — ответил председатель от выхода.
— А я думал, что мы с
— Наверное, Дмитрий, ты окончательно свихнулся! — Сказал в сердцах Александр Иванович, остановившись у дверей. — Но все, же скажи мне, зачем ты отправил людей по домам, а не собрал общее собрание жителей села? А теперь еще зовешь меня в поход?
— Во-первых, на такое собрание придет не более трети народа, а, во-вторых, теперь все будут знать, что с нами шутки плохи и мы сумеем заставить людей прислушиваться к нашему голосу.
— А в-третьих, я тебе не товарищ в этой авантюре!
— Ты что ж? Против линии партии в деле ущемлении кулака? Ведь за это можно лишить партбилета.
— А ты, гнида, мне его давал? Я не против линии ЦК, я против таких идиотов, как ты. А завтра я соберу членов сельсовета и заявлю, что снимаю с себя обязанности председателя!
Он хлопнул в сердцах дверью и быстро сбежал по ступенькам.
Александр Иванович Попов был старым большевиком и в партию вступил во время работы на заводе в Воронеже. При царе побывал в ссылке, провоевал всю Гражданскую войну, был ранен. После ранения приехал в свое родное село, да так и остался в нем, отказавшись от всех должностей, которые ему предлагали в Обкоме, сославшись на плохое здоровье. Митька понимал, что вступать в борьбу с Поповым ему было не по силам, а поэтому при разговоре с ним прикинулся дураком, зная, что спорить с грамотным и заслуженным партийцем было не только бесполезно, но и опасно. И когда Александр Иванович приписал ему троцкизм, он не на шутку перетрусил, зная, что стоило тому поднять этот вопрос в райкоме партии, как он, Митька, в два счета вылетит из партии. А поэтому, когда Александр Иванович заявил, что уходит из сельсовета, Митька вздохнул свободно. Он молил бога, что в жизни ему встретился такой благородный и душевный человек.
Село гудело, как растревоженный улей. Люди ходили друг к другу, сбивались в стайки, наведывались в сельсовет, пытаясь развеять свои мнения по поводу дополнительного сельхозналога. Некоторые предлагали жаловаться в Обком и даже в ЦК партии. Все думали о незаконности вторичного налогообложения, но сходились в одном, что эта напасть исходит от местной власти. Александр Иванович отмалчивался и на все вопросы только пожимал плечами. Члены группы бедноты, принимавшие участие в принятии решения о дополнительном налоге, сами ничего не понимали в происходящем и ничего вразумительного тоже не могли пояснить.
Ничего не мог понять в этом и Сергей, хотя лучше других разбирался в сложившейся обстановке. Он был согласен, что продразверстка в период Военного коммунизма была вынужденной, необходимой, но теперь, когда крестьяне окрепли, крепко встали на ноги, когда у них появились излишки хлеба, не мог сообразить, зачем обирают крестьян. И после долгих сомнений решил обратиться к учителю Павлу Ивановичу Озерскому. Павел Иванович, на языке сельчан Палваныч, проживал в доме Сергея в маленькой отдельной комнатке за печкой вот уже год. За это время они так и не сблизились, не стали друзьями, хотя жили дружно. Постоялец был незаметен, редко выходил из своего помещения. Даже убирал он у себя сам. Встречались с ним, когда он уходил, или приходил из школы. Еду относили к нему в комнату, и детям заходить к нему было запрещено. Два раза в месяц он просил у Сергея лошадь и ездил в город. Оттуда он привозил книги, журналы и газеты. Привозил он из города сверток выстиранного белья и вычищенные костюмы. В церковь Палваныч не ходил, ни с кем в селе не дружил. Сергей, повидавший на своем веку представителей многих сословий, сразу, по некоторым чертам его поведения, признал в нем аристократа. По тому, как он обращался к человеку, его речь, его манера носить
— Прошу, Сергей Егорович, к столу! — Постоялец указал рукой на стул, усаживаясь на топчан. — Мы так мало видимся, что я очень рад этой встрече. Очевидно, серьезные причины привели вас ко мне, иначе мы бы еще долго не смогли бы поговорить друг с другом.
Сергей, идя сюда, приготовил оправдание своему приходу, но учитель опередил его. Это сразу сняло напряжение и он почувствовал большое облегчение.
Павел Иванович был выше среднего роста, хорошо сложен. Такая фигура дается природой или длительной тренировкой. Его шикарная шевелюра с обильной сединой и такие же усики выгодно обрамляли благородные черты лица с гладко выбритым подбородком. Живые темные глаза светились умом и доброжелательностью. Он явно изучал Сергея, словно увидел его впервые.
— Надеюсь, Сергей Егорович, вы пришли не для того, чтобы справиться о моем здоровье. Привела вас ко мне более веская причина. А причиной тому является дополнительное налогообложение. Я не прав?
— Именно так. Я ничего не понимаю в происходящем, но уверен, что сегодня вечером ко мне придут мои кооператоры за советом, а что я им скажу, если я сам ничего не знаю? Вот я и решил посоветоваться с вами. Может что-нибудь да подскажите?
— Конечно! Самое дешёвое в жизни — это совет и, главное, сам советчик за это не отвечает и не несёт наказания. А вообще, что говорят люди на селе? Что они думают?
— Говорят разное, но, в основном, сходятся на том, что все это идет от местных властей, желающих выслужиться перед высшими начальниками.
— Извечное заблуждение русского народа. Злодей барин и добрый царь-батюшка! — Тихо проговорил, словно в раздумье, Павел Иванович и вновь умолк, собираясь с мыслями.
— Я, Сергей Егорович, давно наблюдаю за вами, и убедился, что вы человек честный, бесхитростный и деловой. Вы достаточно грамотный и много видели на своем веку. Вы симпатичны мне, а поэтому жалко вас. Вам не место в деревне, здесь вас сгубят!
— А как же вы, Павел Иванович, живете здесь, хотя, уверен, не ваше это место?
— Мое дело другое. Меня здесь не удерживает ни земля, ни семья, ни родственные связи. Я вольная птица. Сегодня я здесь, а завтра, допустим, в Париже. Между тем хочу сказать, что скоро уеду. Меня зовут товарищи!
Для Сергея это была неожиданная новость. До сих пор, ни о каких знакомых, родственниках, близких людях не было даже речи. К нему никто никогда не приезжал, он даже не получал ни одного письма.
— А раз так, то я с вами буду откровенен, не боясь последствий, да и надеюсь на вашу честность, что вы никогда и нигде не упомянете моего имени. Хотя мне, между прочим, теперь безразлично. А теперь к делу, давайте разберёмся с тем, зачем вы ко мне пришли. Все, что творится в селе, не является выдумкой местной власти, а целенаправленная, хорошо продуманная акция большевистского руководства страны!
— Но, Павел Иванович! То, что делается, приведет к голоду. Вот заберут зерно у крестьян, отберут семенной фонд, а чем они будут сеять весной?