Ложь
Шрифт:
Страшным стоном печали и неизбывной тоски зазвучал голос Дуси:
Я устал от печали,На распутье дорогВсе мне кажутся далиПолны мук и тревог…Мать убили… расстрелянИ отец мой, и брат…Дом родной наш поделен,Срублен дедовский сад.От печали и мукиЗаболела жена,Опускаются руки…Даль темна и мрачна…Уменьшаются силы…Всюду – ужас один…–Ужас был в голосе Дуси:
– Это что?..Волосы зашевелились на голове у Акатова. Он все это видел, он сам все это пережил.
Ледяное спокойствие было в голосе Дуси, когда она тихо сказала:
– Кокаин!..От водки ли, от неумеренно ли подлитого в чай крепкого рома, да еще пили какое-то полынное итальянское вино, отзывающее зубным эликсиром, и в бутылке вина этого осталось на донышке, в голове у Акантова шумело. Бурно заходили воспоминания, обступили его, и он не столько слушал красивое чтение Дуси, сколько видел и переживал все то, что передавала она прекрасными стихами:
Когда горькая чаша,В нищете, иль в тюрьмеМне и многим грозила,Мы пошли на Кубань.Русь нас снова сплотилаНа великую брань…Дуся рассказывала о великих трудах, о бесчисленных потерях, о страданиях, о холоде, голоде, муках от ран, о тифозном бреду умирающих…
Но слабы были силы.Я был ранен… Один…Как-то… в вечер унылый…Дали мне… Кокаин…Наклонясь к изголовью,Словно Ангел Добра,В час страдания… С любовью…Протянула «сестра»Пузырек мне открытый…Я понюхал его…И – от жизни прожитой —Ничего… Ничего…Голос Дуси окреп. Безумная улыбка скривила ее накрашенные губы, смешок помешанного прервал декламацию:
Смерти жуть и тревога,Ужас смерти в плену —Все – смешно, коль немногоПеред боем «вдохну»…Акантов, сам того не замечая, кивал головою в ритм стихам. Черная печаль заволакивала его сердце.
– Ужасно… ужасно… – шептал он про себя. – Верно, дошли тогда до края человеческих сил, заглянули в непроглядную тьму человеческих страданий.
Чуть слышным голосом, продолжала говорить стихи Дуся:
Воспаленные очи,Голос, смутный, как сон,Мгла туманная ночи…Грязный, темный вагон…На скамьях деревянныхТени две у окна…О желаниях странныхРечь их жутью полна…О стремленьях, манящихВ радость горних вершин…И в руках их – дрожащихВ пузырьке – кокаин… [19]Долгое легло молчание. Дуся неслышными шагами прошла в столовую и села за самоваром.
19
Стихотворение
Через открытую гостиную дверь был виден балкон и за ним дома улицы. Ни одно окно не светилось в них. Вечерней, приятной прохладой и тонким, терпким запахом густо цветущих петуний тянуло через дверь. И там была тишина. Точно весь громадный город прислушивался и затаился перед страшной повестью о людских страданиях.
Низким грудным голосом, тихо сказала Дуся:
– Да разве можно было кого обвинять? Ведь, это же дети были… Со школьной скамьи – и в муки и страдания, в ужас боя! В жуть большевистских пыток. Как было не пошатнуться? Если бы еще была победа!..
Никто ничего не возразил. Так еще несколько минут просидели все трое молча, в темной комнате.
Потом Лапин встал и повернул выключатель. Мягкий свет низко висящей, задернутой малиновым шелковым абажуром лампы осветил стол и лица сидящих за ним людей.
Пора было уходить. Акантов поднялся:
– Спасибо, дорогая хозяюшка, за хлеб, за соль, а больше того, спасибо за милую ласку, за то, что напомнили так много, хотя и мучительного, но родного.
– Не на чем, дорогой генерал. Милости просим, приходите к нам, когда еще раз во святой час со молитовкой. Мы всегда рады дорогому гостю.
– Я завтра вечером уезжаю, дорогая Евдокия Помпеевна. Возвращаюсь в Париж Навряд ли придется нам еще когда с вами свидеться? Вы уже простите, не смогу, вероятно, нанести вам визита…
– И, полноте, генерал. Что за церемонии. Вот еще визитами считаться… Пришли – радость нам доставили, и все… А в Париже, ежели Господь попустит, свидимся… Я и сама туда собираюсь.
Лапин провожал гостя.
Они вышли на Байеришер-плац, перешли через уснувший садик, поднялись на две ступеньки, к улице, и подошли к дому, где был пансион, где остановился Акантов. У Акантова от волнения и усталости дрожали руки, и он не мог вложить ключ в дверь. Лапин помог ему и зажег свет на лестнице.
– Ваше превосходительство, – сказал он, входя в дом вместе с Акантовым. – Вы завтра вечером уезжаете в Париж?
– Да.
– Ваше превосходительство, – внушительно заговорил Лапин. – Здесь Тухачевский… Понимаете?.. Он остановился в Кайзергофе [20] … Я завтра в одиннадцать часов зайду за вами… Мы поедем завтракать в Кайзергоф, и там вы поговорите с маршалом… Он вам расскажет много интересного. Вам ничто не грозит, и вы ничем не рискуете…
– Я-то, милый капитан, и подлинно ничем не рискую, а вот Тухачевскому такой разговор может «стенкой» окончиться…
20
«Кайзерхоф» (Hotel Kaiserhof) – первая берлинская гостиница класса «люкс». Располагалась в старом правительственном квартале, на Вильгельмплатц, напротив рейхсканцелярии. В гостинице часто останавливались государственные деятели и проводились официальные приемы. В 1932 – 1933 гг. в «Кайзерхофе» постоянно проживал А. Гитлер. В 1935 г. британская разведка запустила слух о том, что Тухачевский в январе того же года встречался в отеле «Кайзерхоф» с Герингом. Будущий советский маршал останавливался здесь также в 1932 г., когда посещал военные маневры в Германии. Гостиница была полностью разрушена в ходе бомбардировки 23 ноября 1943 г. – Примеч. ред.
– Одним большевистским прихвостнем меньше станет…
Лапин исчез на площади, точно и не было его. Со света лестницы плохо было видно на площадь.
Акантов стал подниматься к себе. Снова мутная жуть охватила его сердце, точно прикоснулся к чему-то гадкому и противному… И, когда внезапно погас свет на лестнице, Акантову и вовсе стало страшно. Он с трудом отыскал воздушную кнопку освещения и засветил огонь. Долго вставлял ключ в пансионскую дверь, и не сразу нашел свой номер…