Ложится мгла на старые ступени
Шрифт:
Но это мне было уже неинтересно, я спешил сменить тему, спрашивал, как развлекались семинаристы.
– Как все отроки. Играли в чехарду, в карты, хотя они строго запрещались. Пели что? Светское не одобрялось. Но мы находили способ. Пели, - дед начинал на церковный распев, - такое: "Отец благочинный купил нож перочинный… А хор: "У-ди-ви-тель-но!" …и тулуп овчинный… Хор: "Во-схи-ти-те-льно!"… Пели вечерами, но внизу сидел сторож, он все доносил по начальству. А тут - чисто: разучиваем литургию на глас шестый или седьмый… Ну а паче чаяния, коли все ж, слышим, подымается по лестнице наш Аргус, начинаем: "Et tonat, et donat" - старый бурсацкий перевод
Но разговоры незаметно - видимо, влиял сад-огород - опять перетекали в естественнонаучную сферу.
В шестом классе Антон объявил, что будет агрономом, как дед, или биологом. Ему очень нравились яблоки и груши, нарисованные на цветных вкладках учебника ботаники. Особенно аппетитно выглядела Бере зимняя Мичурина; при всяком удобном случае Антон спрашивал про этот сорт, но хотя насельники Чебачинска раньше жили почти во всех городах страны, никто такой фрукт почему-то не едал и в магазинах, на рынках не видал - как, впрочем, и другие мичуринские сорта.
Раз, придя из школы, Антон застал у деда какого-то старичка. Он приехал к дочери из Тамбова, когда после сессии ВАСХНИЛ был сначала лишен в институте кафедры как пригревший вейсманистов-морганистов, а затем вообще уволен. Узнав, что тамбовец не раз бывал в Мичуринске, Антон, не положив портфеля, вцепился в него насчет Бере зимней Мичурина. Профессор серьезно ответил, что, возможно, раньше Бере и была хорошим сортом, но когда он после войны приехал в те края, есть ее было невозможно: твердая, несладкая, вяжет язык - видимо, к ней вернулись признаки ее дикого предка. Это произошло и с другими сортами Мичурина.
Антон как раз одолел пятьдесят страниц первого тома зеленого собрания сочинений Мичурина, которым деда премировали за хорошую работу в Батмашинском лесотехникуме, и параллельно читал брошюру общества "Знание" "И.В. Мичурин - великий преобразователь природы". Захлебываясь, Антон процитировал наизусть приведенную там цитату из какой-то довоенной газеты: "С юношеским задором работает старик Мичурин. Он вывел красящие сорта вишни и смородины, крыжовник, больше похожий на виноград. Новые мысли вспыхивают в мозгу великого садовода. Он спит и видит вишню без косточек, которую нужно создать по заказу советской промышленности". Великий селекционер вывел 300 сортов!
Эту цифру Антон уже раньше, тоже с захлебом, называл деду (сам дед советскую научно-популярную литературу читать не любил: пока доберешься до чего-нибудь осмысленного, занозишь всю душу, продираясь сквозь дурнолесье цитат из вождей). Но тот воспринял ее скептически.
– Дед, ты опять ничему не веришь!
– огорчался Антон (огорчение усиливалось оттого, что дед в своей древней шляпе очень походил на брошюрский портрет Мичурина).
– Ведь это же напечатано в брошюре!
– А отчего я должен верить именно в данном случае? Чем он отличается, например, от полной липы об урожаях зерновых?
– А Шыганак Берсиев?
Антон хватал учебник казахского языка и, старательно, как учил Казбек Мустафьевич, выговаривая задненебные и фрикативные, читал, а потом переводил текст, где сообщалось, что казахский рисовод вырастил урожай в 200 центнеров с гектара.
– Ну?
– с торжеством орал он.
– Уж тут-то - правда! Это же здесь, в Казахстане!
– 1200 пудов… - задумчиво говорил дед.
– Ни одна зерновая культура в мире до сих пор не давала такой
– Ему же героя дали!
Дед только поднял брови.
– И не только 300 сортов!
– продолжал волноваться Антон.
– Он создал материа-листи-ческое учение!
– Чтобы создать учение, - серьезно сказал профессор, - нужны такие, как Вавилов, не знаю, знакомо ли тебе это великое имя, - он почему-то опустил голову.
– Нужен дар систематизатора, сплавленный с другим, редчайшим даром - обобщения. А собрание сочинений Мичурина - это что? Не сведенные воедино многолетние наблюдения. Я думаю, он был талантливый и честный садовод-селекционер и в том, что лысенковцы после его смерти сделали из него знамя, неповинен. Хотя… Один из сортов его яблок назывался - пасхальное. Натыкаюсь случайно на фото в брошюре вроде твоей - именуется уже: антипасхальное… Мне кажется, в подымании его на щит Лысенкой важную роль сыграло то, что Мичурин тоже был самоучка - мы университетов не кончали. Как и Лепешинская: фельдшер по образованию, а опровергла основные положения клеточной теории!
Потом они заговорили про кок-сагыз, и я ушел: растение это я ненавидел. На кок-сагыз нас гоняли с третьего класса. Считалось, что этот маленький кустик-каучуконос изменит нашу экономику, дав стране отечественный каучук. Мы сламывали стебель, разглядывая и пробуя на язык выступившую каплю горького молока, которой предстояло выполнить такую задачу. Наша же была проще: ручной сбор каучуконоса. Кок-сагыз был низкоросл, плантации густо зарастали подорожником, осотом, одуванчиками, его трудно было отыскать, корень у него был трематодный, длинный, сочные кустики ломались в руках, белый клейкий сок, смешиваясь с землею, образовывал липкую холодную грязь. Горы облепленных этой черной с беловатыми пятнами грязью каучуконосов гнили потом возле силосных ям в колхозе; представить, что такое может куда-то сгодиться, было невозможно. Но так обстояло дело у нас - у нас вообще все, что касалось сельского хозяйства, было плохо. Но где-то колосилась замечательная лысенковская ветвистая пшеница, шумели молодые леса, посаженные гнездовым способом.
В девятом классе Антон начал проходить "Основы дарвинизма". Эти основы преподавала Елена Дмитриевна Гулько. Она только что окончила биофак Свердловского университета, хотя было ей уже под тридцать: ее исключили перед самой защитой диплома по генетике; восстановиться удалось только через пять лет; второй диплом она писала на другую тему: "Идеалистические основы и антинаучный характер вейсманизма-морганизма". На уроках она подробно рассказывала, как мичуринская биология отбросила реакционную выдумку - хромосомную теорию с ее мистическими генами, мифическими носителями наследственности, и еще более подробно, пол-урока, об опытах с горохом Менделя. В конце этого урока она вдруг замолчала, а потом стала говорить громко:
– Которые ничего не доказывают! Он был монах! Все это - идеализм и поповщина! В выдающихся работах академика Трофима Денисовича Лысенко, - заговорила она еще громче, - было показано! Главное - запомните: приобретенные - признаки - наследуются!
– почти в крик повторяла она, стуча в такт указкой по столу.
– На-сле-дуются!
Когда проходили Лысенко, голос Елены Дмитриевны вообще становился другим, менялась даже осанка, лицо шло красными пятнами; звонок заставал ее посреди фразы, чего никогда не бывало раньше. Мы не понимали причин ее волненья, но сидели тихо.