Ложная слепота (сборник)
Шрифт:
– Здесь, – голос Мишель был едва слышен даже через КонСенсус, но, по крайней мере, она снова стала взрослой женщиной. – Я здесь.
– Что вы помните, расскажите нам, пожалуйста.
– Я… почувствовала… я просто висела у Мамули на шее, а потом она ушла, и никого больше не было, так что мне пришлось… взять управление…
– Вы видите, как закрывается диафрагма?
– Нет. Я заметила, что потемнело, но, когда обернулась, мы уже были в ловушке. А потом я почувствовала, что у меня за спиной кто-то есть: бесшумно, несильно оно просто толкнуло и схватило меня, и… и… Извините, – пробормотала она после
Сарасти ждал.
– Исаак, – прошептала Мишель. – Он…
– Да, – пауза. – Нам очень жаль.
– Может… можно его починить?
– Нет. Мозговая травма.
В голосе вампира прозвучала нота, похожая на сочувствие, – заученное притворство опытного лицедея. И сквозило что-то еще: почти неуловимый голод, слабая тень искушения. Правда, вряд ли кто-то, кроме меня, это заметил.
Мы были неизлечимо больны, а хищников тянет к слабым и раненым.
Мишель замолчала. Когда она заговорила снова, ее голос лишь чуть дрогнул:
– Много не расскажешь. Оно меня схватило и отпустило. Я сошла с катушек и не могу объяснить, если не считать того, что это проклятое место достает тебя до печенок… Я… не справилась. Простите. Больше нечего сказать.
– Спасибо, – после долгой паузы проговорил Сарасти.
– Могу я… если можно, я бы хотела удалиться.
– Да, – отозвался вампир.
Мишель ушла на дно. Кубрик вращался, и я не увидел, кто занял ее место.
– Пехотинцы ничего не видели, – заметила Бейтс. – К тому времени, когда мы пробили перегородку, тоннель за ней был пуст.
– За такое время любой домовой уже сделал бы ноги, – заметил Каннингем. Он опустил ноги на палубу и уцепился за поручень: вертушка тронулась с места. Меня повело, я наискось повис на ремнях.
– Не спорю, – отозвалась Бейтс. – Но стопроцентно мы знаем об этом месте лишь то, что не можем верить там собственным чувствам.
– Поверьте чувствам Мишель, – отчеканил Сарасти.
Я чувствовал, как с каждой секундой становлюсь все тяжелее. Вампир открыл окошко: кадры, заснятые пехотинцем. За полупрозрачными волокнами ошкуренной перегородки, как за вощеной бумагой, колыхалось яркое расплывчатое пятно – фонарь Джеймс, видимый сквозь преграду. Изображение дернулось, когда робот пошатнулся на магнитной кочке, потом все повторилось. Качнулось и повторилось. Шестисекундная петля.
– Видите объект рядом с Бандой?
Невампиры ничего не увидели. Сарасти, очевидно, это понял и остановил картинку.
– Дифракционные узоры не согласуются с единственным источником света в пустом пространстве. Я вижу более тусклые, отражающие элементы. Два темных предмета, близких по размеру и находящихся недалеко друг от друга, рассеивают свет здесь, – курсор указал на две непримечательные точки в кадре, – и здесь. Один – это Банда, сведений о втором у нас нет.
– Погодите, – вмешался Каннингем. – Если вы это раскусили, почему Сью… почему Мишель ничего не видела?
– Синестезия, – напомнил ему Сарасти. – Вы видите. Она чувствует.
Медотсек слегка вздрогнул, синхронизировав вращение с большой вертушкой; ограждение втянулось обратно в палубу. Из дальнего угла что-то слепое следило за тем, как я наблюдаю за ним.
– Черт, – прошептала Бейтс, – Значит, дома кто-то есть.
К
Конечно, причуды попроще пробивались и в их беседу: добродушная воинственность Саши и неприязнь Сарасти к прошедшему времени. Каннингем из-за непредвиденного сбоя при операции на височной доле потерял большую часть гендерных местоимений. Но отличия лежали глубже. Команда через фразу мешала английский с хинди и хадзани [53] ; ни один настоящий ученый не позволит концептуальным ограничениям единственного языка стреножить свои мысли. Временами они вели себя почти как синтеты, общаясь ворчанием и жестами, бессмысленными для любого исходника. Дело даже не в том, что сингулярникам недостает социальных навыков, а в том, что после определенной границы грамматически правильная речь становится слишком медленной.
53
Хадзани – язык племени хадза, живущего на севере Танзании. По последним данным, считается одним из наиболее архаичных языков мира (в частности, в области фонетики сохранил набор щелкающих звуков).
Но только не для Сьюзен Джеймс. Это ходячее противоречие: женщина, настолько преданная идее Общения как Объединяющей силы, что ради нее она раскромсала собственный мозг на отдельные куски. Похоже, ей одной был небезразличен собеседник. Остальные говорили сами с собой, даже когда обращались к другому. Более того, даже другие личности в мозгу Джеймс вели себя так же, предоставляя окружающим право переводить как могут. Никаких проблем – на борту «Тезея» каждый мог понять любого. А для Сьюзен Джеймс это просто не имело значения: она каждое слово предназначала конкретному адресату, приспосабливала фразу под реципиента.
Я – проводник, существую, чтобы наводить мосты, но никакого моста не получится, если я передам лишь то, что говорил экипаж «Тезея». Поэтому я рассказываю, о чем он говорил, а вы черпайте столько смысла, сколько в состоянии воспринять. За одним исключением: Сьюзен Джеймс, лингвисту и вожаку Банды, я доверяю говорить за саму себя.
Пятнадцать минут до апогея; максимально безопасное расстояние на случай, если «Роршах» решит нанести ответный удар. Далеко внизу магнитное поле объекта продавливало атмосферу планеты, словно мизинец Господень. Под ним собирались тяжелые, темные грозовые тучи, а по его следам клубились вихри размером с Луну.
Пятнадцать минут до апогея, а Бейтс еще надеялась, что Сарасти передумает.
В каком-то смысле это была ее вина. Если бы она отнеслась к новому испытанию как к очередному кресту, который придется нести, возможно, все пошло бы более-менее по накатанной. Еще жила слабая надежда, что Сарасти позволит нам стиснуть зубы и продолжить, включив в список напастей не только зиверты, магниты и чудовищ из подсознания, но и двери-капканы. Но Бейтс подняла шум: для нее этот случай стал не очередным куском дерьма в канализации, а шматом, который забил трубу.