Ложная слепота

Уоттс Питер

– Господи, что это?!

– Статистика. – Сарасти, кажется, не сводил глаз с освежеванного китайчонка. – Аллометрия роста «Роршаха» за двухнедельный период.

– Эти лица…

Он кивнул и обратил внимание на женщину без глаз.

– Диаметр черепа соотносится с общей массой. Длина нижней челюсти соответствует электромагнитной прозрачности на волне один ангстрем. Сто тринадцать краниометрических показателей представляют разные переменные. Комбинации основных компонентов отображены сложными соотношениями пропорции. – Он повернулся ко мне, чуть скосив не

скрытые очками поблескивающие глаза. – Вы удивитесь, как много серого вещества отведено на анализ лицевых образов. Стыдно тратить его на что-то настолько… противное здравому смыслу, как графики остатков или факторные таблицы.

Я невольно стиснул челюсти:

– А выражения лиц? Что они означают?

– Программа подгоняет изображения под вкусы пользователя.

Галерея пыток со всех сторон молила о пощаде.

– Я прошит для охоты, – мягко напомнил он.

– Думаете, я этого не знаю? – отозвался я секунду спустя.

Он до жути по-человечески пожал плечами.

– Вы сами спросили.

– Зачем вы меня звали, Юкка? Хотите преподать еще один наглядный урок?

– Хочу обсудить наш следующий ход.

– Какой ход? Мы не можем даже удрать.

– Нет.

Он покачал головой, оскалил подточенные клыки, пытаясь придать лицу выражение, чем-то напоминающее раскаяние.

– Почему мы ждали так долго? – Моя вызывающая угрюмость внезапно испарилась. Голос звучал по-детски, испуганный и умоляющий. – Почему мы просто не удрали, когда прибыли на место, а оно было слабее?

– Мы должны узнать больше. Для следующего раза.

– Следующего? Я думал, «Роршах» – семя одуванчика, полагал, его просто… сюда занесло.

– Случайно. Но каждый одуванчик – клон. Имя их семенам – легион, – снова улыбка, совершенно неубедительная. – Возможно, плацентарные не с первого раза покорили Австралию.

– Оно нас уничтожит. Ему не нужны даже шаровые молнии, оно может растоптать нас любым скиммером. Вмиг!

– Оно не хочет.

– Откуда вы знаете?

– Они тоже стремятся узнать как можно больше, поэтому мы нужны им целыми. Это увеличивает наши шансы.

– Не слишком: победить мы все равно не можем.

Это был сигнал. Сейчас Дядя Людоед должен был улыбнуться, подивившись наивности тупого жаргонавта, и поведать мне свои тайны. «Конечно, – сказал бы он, – мы вооружены до зубов. Ты правда думаешь, что мы одолели такой путь и встретились лицом к лицу с великим неведомым, не имея способов защиты? Наконец я могу открыть тебе, что броня и вооружение составляют более половины массы корабля…»

Это и был сигнал.

– Нет, – подтвердил он. – Победить мы не можем.

– Значит, нам остается сидеть сложа руки и ждать смерти в ближайшие… шестьдесят восемь минут.

Сарасти покачал головой:

– Нет.

– Но… – начал я и тут же оборвал фразу.

Мы же под завязку наполнили емкости с антивеществом! «Тезей» не имел на борту оружия, а сам был оружием. И ближайшие шестьдесят восемь минут мы действительно будем сидеть сложа руки, ожидая смерти. Но, погибнув, заберем «Роршах» с собой.

Сарасти

ничего не сказал. Мне стало интересно: что он видит, когда смотрит на меня? Есть ли вообще внутри этого черепа личность по имени Юкка Сарасти, и не проистекают ли его озарения – всегда обгоняющие наши на десять шагов – не столько из недосягаемых аналитических способностей, сколько из затрепанной максимы «рыбак рыбака видит издалека»?

«Чью сторону, – подумал я, – принял бы зомби?»

– Вам, Китон, и без того есть о чем волноваться, – заметил вампир.

Он подвинулся ко мне. Клянусь, измученные лица провожали его взглядами! Мгновение Сарасти рассматривал меня, вокруг его глаз пролегли морщинки. Может, какой-то бессмысленный алгоритм обрабатывал входящие данные, соотносил краниометрические показатели и движения мимических мышц, сдавал результат подпрограмме вывода, осознавая себя не больше чем статистический график? Или в лице твари передо мной было не больше смысла, чем во всех других лицах, неслышно вопящих ей вслед?

– Сьюзен вас боится? – спросил упырь.

– Сью… с какой стати?

– В ее голове обитают четыре сознания. Она в четыре раза разумнее вас. Не представляете ли вы для нее угрозы?

– Нет, конечно.

– Тогда почему вы считаете угрозой меня?

Внезапно мне стало наплевать, и я рассмеялся в голос. Мне нечего было терять, кроме нескольких минут жизни.

– Почему? Может, потому, что ты – мой естественный враг, урод? Или потому, что я тебя знаю, и ты не можешь даже глянуть на любого из нас, не выпустив когти? Может, потому, что ты едва не оторвал мне руку на хрен и набросился на меня без всякой причины?

– Я могу представить, на что это будет похоже, – тихо проговорил он. – Пожалуйста, не заставляй меня повторять.

Я мгновенно заткнулся.

– Знаю, твое и мое племя никогда не жили мирно, – в его голосе сквозила ледяная усмешка, которой не было на губах. – Но я делаю лишь то, на что вы меня толкаете. Вы рационализируете, Китон, защищаетесь и отвергаете неудобные истины, а если не можете отвергнуть с ходу – низводите до пустяка. Вам вечно недостает доказательств! Вы слышите о холокосте – и прогоняете эту мысль из головы. Вы видите свидетельства геноцида, но настаиваете, что все не так плохо. Температура растет, ледники тают, вымирают виды, а вы вините солнечные пятна и вулканы. Все вы такие, но ты – хуже всех! Ты и твоя «китайская комната». Ты превратил непонимание в науку, ты отвергаешь истину, даже не зная, что это такое.

– Моя «комната» неплохо мне послужила, – я изумился, с какой легкостью отправил всю свою жизнь в прошедшее время.

– Да, если твоя цель – лишь переводить. Но тебе придется убеждать и верить.

В подтексте сказанного крылось такое, на что я не смел надеяться.

– Что ты хочешь сказать?

– Нельзя позволить правде просачиваться по капле, нельзя дать вам шансы укрепить дамбы и выставить рационализации. Преграды должны рухнуть, и вас должно захлестнуть. Снести! Невозможно отрицать геноцид, сидя по горло в океане расчлененных тел.