Ложный Рюрик. О чем молчат историки

Павлищева Наталья Павловна

И таких примеров тьма. Кто сказал, что и раньше тем самым не занимались переписчики рукописей? Поэтому никак нельзя с уверенностью сказать, насколько точна дата в той или иной летописи, но не потому, что сами летописцы были халтурщиками (хотя и такое бывало), а просто у нас так принято…

То, что «Повести…» безжалостно правлены уже в XI веке при жизни автора, сомнений не вызывает, причем по заказу, а не просто из дури переписчика. Великий князь Владимир Мономах и был тем самым власть имущим заказчиком, что приказал переписать Несторову «Повесть временных лет» сообразно с его княжеским мнением. Что-то было выдубицким игуменом Сильвестром (не путать со Сталлоне!),

доверенным лицом князя Владимира Мономаха, переписано, что-то соскоблено, а что-то просто вырвано и выброшено. Чтобы понять, что именно так мешало князю и какие слова Нестора могли ему не понравиться, нужно понять, кто такой Владимир Мономах, когда и как он пришел к власти, и кто такой сам Нестор, что он вообще мог написать. Ведь в «Повести…» далеко не только факты, но и их оценка.

Спокойствия на Руси никогда не было, но XI век в плане борьбы за власть оказался на редкость бурным, «мать городов русских» ходил ходуном, как растревоженный улей, вернее, осиное гнездо. Наследники, законные и не очень, пользовались любой возможностью помочь окончить жизненный пусть своим конкурентам. Зачастую такая возможность появлялась только при помощи меча, заодно, естественно, к праотцам отправлялись и все, кто оказывался побежденным. Страдал прежде всего народ, который тоже не оставался в стороне, периодически бунтовал и грабил все, что плохо лежало или было плохо спрятано, сжигал подчистую, но тут же сам оказывался ограбленным и сожженным следующим «победителем».

Не отставали соседи: на Русь то и дело накатывали полчища степняков с юга и востока, ляхов (поляков) и угров (венгров) с запада. Люди — мастера прибирать к рукам то, что плохо защищено, а Русь была именно такой. Имея сильные дружины, русские княжества бесконечно подвергались нападению даже не самых сильных соседей. Жизнь человека — от князя до смерда — не стоила ни гроша. Никаким обещаниям верить было нельзя, князья оказывались хозяевами своего слова по принципу: «Мое слово, сам дал, сам и обратно возьму!»

Сын Владимира Святого Ярослав Мудрый (между прочим, Мудрым его назвал не народ, а Карамзин), правивший до 1054 года, действительно был мудрым в своей политике, а кроме того, боголюбивым, за что его очень чтила церковь. Но не все в отношениях с церковью у Ярослава было так безоблачно, правда, в том вина скорее самой церкви, а не князя.

Первым предстоятелем Русской православной церкви по пригородному местечку Берестову — любимой вотчине киевских князей — был Ларион. В «Повести…» о нем говорится так: «В лето 6559 (1051). Поставил Ярослав Илариона митрополитом, русского родом, в Святой Софии собрав епископов». Представляете себе скандал — князь буквально назначил митрополитом своего духовника, то есть сделал то, на что имел право только Константинопольский патриарх! Разве такое самовольство могло искупить то, что Иларион был «муж благ, книжен и постник»? Кстати, он стал известен в Киеве еще до скандального решения Ярослава, поскольку вырыл себе за городом молитвенную пещерку, куда удалялся для размышлений. Эта пещерка положила начало будущему Киево-Печерскому пещерному монастырю, нынешней Лавре.

Так вот, «книжен» муж был митрополитом, конечно, только при жизни Ярослава, а потом просто исчез из всех хроник. Странно, не так ли? Это фигура огромного масштаба, первый русский митрополит, первый русский философ, тот, чьи проповеди часами слушали и князья, и простые миряне, первый русский христианский писатель, надежда и опора в славных делах князя Ярослава. Если его напрочь перестали упоминать во всех летописях, то, наверное, это произошло не зря. Умер вместе со своим князем? Скорее всего, нет.

В это же время среди братии Киево-Печерского монастыря появляется новый монах — Никон, личность настолько выдающаяся, что при жизни был прозван Великим. По его проповедям и остаткам кое-каких

воспоминаний ясно, что это и был Иларион.

К чему так подробно о первом русском митрополите? Дело в том, что автор «Повести…» Нестор был монахом того же монастыря, а его учителем — Никон, уже ставший игуменом Киево-Печерской обители. Этот монастырь — пример, пожалуй, первой русской оппозиции власти — был костью в горле нового митрополита-грека. Из-за слишком высокого авторитета его монахов просто выкурить дымом из пещер их было опасно, тогда решили действовать тихо, но наверняка. Дело в том, что, выражаясь современным языком, монастырь не был зарегистрирован в соответствующих органах, то есть проповедями занимался без разрешения на то вышестоящей организации, налоги там не платил, прописки по месту жительства монахи не имели… Можно не объяснять, нам это очень знакомо, правда?

Взамен на снятие бюрократических претензий начальство потребовало удаления из монастыря Никона. Пришлось бывшему митрополиту и опальному монаху бежать аж в Тмутаракань (дальше тогда было просто некуда, Америку еще не открыли). В Киев он вернулся много позже, стал в монастыре игуменом и навсегда остался в оппозиции к власти. И именно его труды использовал Нестор при написании своих «Повестей временных лет…».

Конечно, одними из первых страниц, которые безжалостно вырвал из работы Нестора Сильвестр, были тексты, написанные Никоном, особенно те, что ругательски ругали современную ему власть. Не мог Никон, а за ним и Нестор хвалить засилье иностранщины, в первую очередь византийской диаспоры, поскольку всю жизнь с ним боролся, как и с распрями наследников Ярослава Мудрого. Интересно, почему это наследники очередного князя-объединителя после его смерти обязательно устраивали кровопролитнейшую свару за власть?

Изъятое из Несторовой летописи безвозвратно утеряно, Владимир Мономах, придя к власти на исходе жизни, пожелал оставить о себе несколько иную память, чем та, какая оказалась на страницах «Повести…». Пришлось править… Да как! Кое-где просто вставлен текст якобы от имени Нестора (это где про самого Владимира Мономаха). Операция по «улучшению» летописи вышла топорной, даже не слишком сведущему читателю ясно, что это текст другого пошиба. Мы простили бы Владимиру Мономаху, если бы он просто вставил в «Повести…» про себя любимого, можно ведь и не читать, пролистали бы дальше, и все. Но эти восхваления помещены вместо несторовского текста.

Понимал ли выдубицкий игумен Сильвестр, когда брался за ножик и перо для правки творения Нестора, как его собственное дело в веках отзовется? Вряд ли, во-первых, потому, что кто же мог знать, что «Повести…» окажутся основополагающей летописью по древнерусской истории? Во-вторых, явно не видел ничего особо крамольного в такой редакторской правке, иначе не оставил бы на ней свое имя.

Был ли у него выбор? Ну, если отмести вариант с гниением в тюремной яме, то не было. Воля князя — закон, кто не подчинялся, пенял на себя. Тем более воля Владимира Мономаха, к шестидесяти годам получившего, наконец, великокняжеский престол!

Кроме того, князь был грамотен! Окажись он двоечником, и «Повести…» могли бы дойти до нас в неисковерканном варианте. Но Владимир хорошо понимал, что, даже уничтожив весь пещерный монастырь на корню, он ничего не добьется, и приказал сначала выдать ему манускрипты. Тогда-то за них и был посажен выдубицкий игумен Сильвестр с цензурной правкой. Все, по мнению Владимира, крамольное и ненужное безжалостно удалялось, а то, что можно было исправить, переписывалось.

Если бы нашим правителям пришло в голову учредить День цензора по типу Дня милиции или работников леса, например, то первым почетным цензором следовало бы объявить самого Владимира Мономаха, вторым — игумена Сильвестра, а датой основания этой службы считать первый день «работы» над Несторовой летописью.