LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости

Данилин Александр Геннадьевич

Миллер с соавторами были вынуждены ввести понятие «Я»-образа, описывая его как некую неопределяемую аксиому человеческого бессознательного. Задолго до них именно также вынужден был поступить Карл Юнг, описывая в последних трудах своей жизни архетип самости как единственное неделимое и абсолютное начало бытия человеческой души.

Юнг называл самостью архетипический образ единства личности как целого, выражающий максимально возможный человеческий потенциал. Самость как объединяющий принцип в области человеческой психики занимает центральное место в формировании воли — он является высшей- властью в судьбе индивида.

«Самость

есть не только сам центр, — пишет Юнг, — но и вся окружность, охватывающая как сознание, так и бессознательное; она — центр этой целостности, всеобщности, так же как эго (прожектор, владеющий вниманием) есть центр сознательного разума».

В психологии Юнга самость одно из самых сложных, противоречивых и не доработанных до конца понятий. Следуя его концепции, можно определить самость как выражение человеческой потребности уменьшить в своей душе напряжение противоположностей. Только в образе самости человек может примирить внутри самого себя мужское и женское, добро и зло, человеческое и божественное (имманентное и трансцендентное). Самость способна выделить из противоположностей единственного и высшего для личности судью — открываемый ею индивидуальный смысл человеческого существования.

Юнг подчеркивал опытный, экспериментальный или научный характер понятия «самость», отрицая в нем философский или богословский смысл. Однако его многочисленные критики указывали на сходство понятия самости с христианским образом Бога в человеческой душе.

Сам Юнг, считавший себя врачом-материалистом, категорически отрицал подобное соответствие. Но из отрицания почему-то рождалась противоположность. Он подчеркивал, что самость «надо уподобить демону, некоей императивной силе, не обремененной совестью»…

Но ведь совесть существует хотя бы потому, что она болит; боль совести пытается вернуть человека к его подлинному «Я». Возможно, только эта боль и отличает «Я»-чувство от бесконечно меняющихся масок рассудочной «Я»-концепции.

Если читатель вернется к главе о внушении, то он увидит, что для В.М. Бехтерева, как и для всей русской психиатрии и психологии начала XX века, со всей несомненностью существует некий феномен, который он называет чувство «Я». Более того, Бехтерев не мыслит себе описание процессов внушения без учета этого феномена. То, что было несомненным для Бехтерева, почему-то стало вызывать ожесточенные споры у всех последующих поколений ученых, занимавшихся проблемой человеческой души.

С. Дали. Ядерная голова ангела. 1952. Серия «ядерных» работ Дали является, на наш взгляд, идеальной иллюстрацией к юнговскому понятию «архетип» (или СКО Грофа). Многогранные, различные по форме «обломки» объединяются в единое смысловое целое благодаря энергии центральных «ядер».

Быть может, это произошло потому, что чувство «Я» по самой природе своей есть религиозное, христианское чувство?

Наука методологически представляет собой анализ. Для того чтобы сформулировать некое новое понятие, она нуждается в понимании его составных частей. Похоже, что человеческое «Я» есть чувство, ставящее предел всякой возможности анализа. Мы не в состоянии найти даже подходящего имени своему чувству «Я». Мы называем его то личностью, то сознанием, то душой, то самостью, но не можем подобрать единой дефиниции.

Наиболее эффективный способ описания собственного «Я» — это описание

его с помощью системы понятий «мое — не мое». Мы выделяем «мое тело», «мои мысли», «мои вещи» и даже «моих и не моих» людей. Однако мое тело — это, несомненно, мое «Я». И вместе с тем это не я, а мое. То есть принадлежащее мне… Кому это «мне»?

Со времен Гегеля постепенно становится ясно, что чувство «Я» недоступно аналитическому разложению на составляющие его компоненты. Даже диалектический материализм признал, что сознание не является материей. Но если в мире, с точки зрения материалиста, не существует ничего, кроме элементов материи, а мое «Я» — мое сознание не имеет материальной природы, то, следовательно, никакого «Я» не существует. Я — это в сущности ничто…

Именно это, скрытое внутри материалистической науки, утверждение и делает ее ближайшей родственницей… буддизма.

Большинство населения земли составляют не философы, а простые люди. Они смело называют себя собой и инстинктивно считают, что самое главное из всех реальностей практической жизни — это человеческое «Я».

Мы знаем, что «Я» — это нечто, что выше нашего тела и чувств. Идут годы, случаются беды. Мы взрослеем, меняются наши представления о самих себе — наша «Я»-концепция, или «личный сценарий». Лишь одно остается неизменным — это наше «Я». Мы по-прежнему Саша, Лена, Коля. И если это, последнее, ощущение внутреннего постоянства исчезнет, нам не миновать безумия.

Вот как описывает это чувство А.Ф. Лосев:

«После явления Христа… Неповторима и неуничтожима субъектная индивидуальность. Ее нельзя получить ни из каких составных частей. Я не состою ни из каких частей. Не только мое тело, множественное и многосложное, не есть мое «я», мой субъект, но так же и многосоставленность моей душевной жизни не есть обязательная принадлежность моего «я». Как бы сложна ни была моя жизнь, но я — всегда я, мое имя всегда говорит о моей неменяющейся и нераздельной сущности. Я — во всех своих переживаниях, поступках, мыслях и жизни, но я — абсолютно прост, неделим, во всей сложности — один и неповторим, абсолютно индивидуален и не имею частей, не состою из них. Не может быть никакой истинной философии без отчетливого чувства своеобразия субъективного бытия, или, лучше сказать, субъектного».

Гораздо проще выразил эту мысль замечательный русский богослов, профессор и протоиерей М.Д. Муретов:

«Душа, по природе своей, христианка».

Чувство «Я» и есть образ Бога в человеческой душе.

Противоречат ли такие представления учению о «Я»-концепции? Вне всякого сомнения, нет. Существование «Я»-чувства является основой и причиной потребности в формировании сознательной «Я»-концепции.

Для нашего дальнейшего изложения представляется крайне важным разделять эти два понятия. LSD изменяет «Я»-концепцию, но не разрушает ее, более того, «психоделическая эпидемия» 50-х возникла, вероятно, именно потому, что галлюциногены способны вызвать иллюзию быстрого расширения «Я»-концепции. Если бы они не имели такого свойства, то не возникло бы никаких разговоров о том, что новый наркотик является «духовным мессией».

Как один из мощнейших факторов «дионисического» начала языческой цивилизации, галлюциногенные наркотики грозят разрушением не «Я»-концепции, а тому самому изначальному и неделимому чувству «Я».