Лубянская ласточка
Шрифт:
Натали с присущей ей уверенностью высказывала довольно оригинальные суждения на самые разные темы, включая политику. Ее мнение всегда строго взвешено и в меру консервативно. Однако Морис заметил: она избегает разговора о своей бывшей родине. Бывшей, потому что, как поведал ему Жан-Мишель, она давно уже гражданка Франции. И тем не менее подполковник де Вольтен рассчитывал все же разговорить Натали – ведь она могла рассказать ему о той стране, которую в НАТО считали противником № 1. Любопытство барона победило воспитание. Не мудрствуя лукаво и выбрав подходящий момент – они ели мороженое в одном из открытых кафе, Морис спросил, глядя прямо в глаза Натали:
– Почему ты уехала из России? Тебе там было плохо?
К удивлению барона, Натали такой поворот
– Да, плохо. Эта страна стала мне чужой и враждебной уже тогда, когда я еще только заканчивала школу. – Морис выжидал. – Да, да, именно так! Я довольно рано поняла, что в Советском Союзе я не смогу состояться как личность. Чувствовала себя неполноценной. Человеком второго сорта. О серьезном положении в обществе и мечтать не смела, не говоря уже о карьере деловой женщины. – Она выдержала паузу и выпалила, как ему показалось, с излишним пафосом: – Я счастлива, что теперь могу назвать себя гражданкой Франции.
Морис продолжал молча изучать Натали.
– Тебе это трудно понять. У вас даже черный сенегалец, если он родился во Франции, считается французом. В моем советском паспорте черным по белому написано: еврейка. У советских в паспорте есть такая графа – национальность. Эта графа закрывала для меня многие двери в России. – Натали говорила с таким невероятным чувством, что и сама почти поверила в то, что говорит, хотя прекрасно знала: заранее прикинув возможные повороты разговора, она избрала самую искреннюю и самую… выгодную из своих биографий. «Несчастная русская» и «правнучка фрейлины Ольги» теперь казались смешной подделкой, сильно уступали «дщери Сиона в рабстве египетском». Ну и что из того, что возле Стены Плача у нее «ничто не дрогнуло в груди». В конце концов, она правда еврейка, так что она в своем праве.
– Далеко не каждый мужчина женился бы на мне, узнав о моем происхождении. Кстати, так однажды и случилось: жених сбежал едва ли не из-под венца. Вероятно, с тех пор у меня возникла устойчивая аллергия на брак. Правда, фиктивный брак, с помощью которого я и уехала из коммунистического рая, заключить все же пришлось, – закончила свой страстный монолог Натали.
«А я и не подозревал, что она еврейка, – мелькнуло в голове у Мориса. – Ладно, попробуем подойти к теме с другой стороны».
– В Европе тоже существует расизм. И порой не так уж он не заметен. Возьмем, к примеру, французов… Ты сказала, что каждый родившийся во Франции сенегалец или алжирец может считать себя французом. Да, формально это так. Он обладатель французского паспорта. Там не написано, что он негр или араб. Но назови мне хоть одного выходца из бывших французских колоний, чей отпрыск достиг бы общественных или государственных высот в этой демократической стране. А у вас в России, насколько мне известно, есть евреи министры, чиновники, директора фабрик, военачальники – генералы и были даже маршалы. Что касается антисемитизма, то это зло существовало и, вероятно, будет существовать вечно. Оно только временами становится более скрыто для глаз. Ты знаешь, сколько французов, сотрудничая с немцами, передавали своих сограждан в руки гестапо только за то, что они были евреями? Причем порой это были весьма уважаемые люди и даже аристократы. Могу тебе сказать, что дядя Жан-Мишеля отсидел в тюрьме десять лет после войны именно за это…
Натали с удивлением взглянула на Мориса, никак не прокомментировав его последнюю фразу
Морис осекся. Что это с ним?! Он не должен был рассказывать Натали эту историю, раз сам Жан-Мишель предпочел это скрыть. Она, правда, ему сегодня поведала о разрыве с Жан-Мишелем, но Морис решил никогда больше не упоминать при ней имя приятеля.
– Ну а помимо еврейской, можно сказать, общей для всех стран проблемы, что еще тебе не нравилось в России?
– Забитость народа. Его покорность. Всеобщий страх. Свобода слова только на собственной кухне, да и то с оглядкой, как бы кто не подслушал и не доложил куда следует…
– Я слышал, что в России бесплатное
– Что касается образования и медицины – это правда. А вот с жильем дело обстоит далеко не так, как вещает советская пропаганда. Достойные квартиры имеют только партаппаратчики и прочая номенклатура. Большинство народа живет в таких условиях, которые тебе трудно даже представить…
– Но что-то тебе нравилось в России? Что-то ты хотела бы перенести во Францию?
Натали не раздумывая, твердо, чеканя каждый слог, произнесла:
– Ни-че-го!
– Ну а что, по-твоему, отличает коренным образом французов от русских? – продолжал допытываться Морис.
– Индивидуализм. Зацикленность на своих личных проблемах. Они объединяются только тогда, когда кто-то посягает на их достаток. Они требуют у правительства лучших условий жизни здесь и сейчас. И мне это нравится!
Морис вопросительно поднял брови, как бы спрашивая: а что же здесь необычного? Натали, ожидая подобной реакции, поспешила разъяснить свою мысль:
– У русских же основная национальная черта – это стадность, советский коллективизм, которые, проявляясь, либо заканчиваются общей попойкой, либо – раз в столетие – кровавой революцией. При этом все рассуждают и мечтают о лучшей жизни, но… жизни для грядущих поколений. И мне это совершенно не нравится!
– А как русские относятся к угрозе возникновения новой войны? – спросил в заключение Морис, решив, что для первого раза он услышал достаточно.
– Война? Войны они боятся больше всего на свете. Не забывай: Советский Союз потерял в прошлой войне двадцать миллионов. При всем уважении к французскому Сопротивлению, Морис, я знаю и помню, что Гитлер оккупировал Францию всего лишь за шесть недель! Хваленая французская армия после отсидки за линией Мажино рассыпалась под первыми ударами вермахта. Париж был захвачен немцами без боя… Кстати, почти так же они его и оставили. Никаких существенных разрушений. Даже приказ Гитлера сжечь Париж немцами не был выполнен… Как же! Общеевропейская святыня. – Она посмотрела прямо в глаза Морису, пытаясь угадать, как он отнесся к ее словам.
Морис молчал, давая понять, что ему нечего возразить.
– Как ты знаешь, русским только оборона Москвы, битва за Сталинград и блокада Ленинграда стоили многих миллионов жизней. После таких испытаний русские готовы терпеть все: ущемление любых свобод, ужасные условия жизни, нищету… «Только бы не было войны!» Эту фразу ты можешь услышать и от бабки в глухой деревне, и от всемирно известной солистки Большого театра, и от именитого писателя…
– Но это все же простые граждане, Натали. А партийные бонзы и военная верхушка, принимающие политические решения – те, вероятно, думают иначе. Ведь здесь, на Западе, всем известно об угрозе цивилизации со стороны коммунистической России. Вспомни хотя бы слова Хрущева, который обещал «закопать капитализм», – впервые прервал ее Морис.
Нисколько не сбитая с толку, Натали тут же парировала:
– Вот в этом ты, как и многие на Западе, ошибаешься, выхватив слова Хрущева из контекста. Американская пропаганда ухватилась за эту фразу, превратив ее чуть ли не в программное заявление лидера мирового коммунизма. А то была всего лишь неудачная метафора малограмотного партийного функционера… Уж поверь мне: самая большая травма, которую пережили русские в этом столетии – это шок от внезапного нападения Германии. Они смертельно боятся повторения той ситуации, поэтому и бросают миллиарды на вооружение, рискуя довести свою экономику до коллапса. Однако Советский Союз никогда не начнет войну первым. К войне его может вынудить только прямое нападение или если его загонят в угол, как медведя в берлоге, и у него не будет другого выхода. Точно так же и европейцы не горят желанием зажечь огонь на собственной земле. Так что если и начнется война, то развяжут ее, конечно, американцы. – Натали замолкла, ожидая реакции Мориса на ее последнее высказывание.