Лубянская справка
Шрифт:
У И.О. защемило под ложечкой, точно его насадили на тупой шампур, куда это он, жалкий бездомный муравей, карабкается? На что замахивается? Момент, когда можно было безнаказанно вильнуть в сторону, остался далеко позади - где-то между открытым окном и Загорском; откажись он сейчас от Сузи, в покое его все равно не оставят, так что пока остается хотя бы единственный шанс, он должен хвататься за него, как утопающий за соломинку, и при этом изо всех сил не показывать вида, что тонет! Думал ли ты, сморчок несчастный, живя в провинции, что когда-нибудь тебя будет любить женщина невиданной красоты, что ты будешь называть бразильского миллионера "папашей", что о тебе будет говорить вся Москва: с затаенной, а иногда и с явной ненавистью - одни, с низкой завистью - другие и с надеждой и молитвами - третьи (увы, наименьшие числом), будут ждать завершения твоего умопомрачительного романа?! Будешь ли ты впоследствии лишен даже нынешнего ничтожного заработка? Будешь ли выселен из Москвы под каким-нибудь предлогом, не требующим ни доказательств, ни разбирательств? Будешь ли... Ах, если бы победить!
И.О., однако, не забывал и о Сузи - незаметно обнимал под столом ее прекрасную ножку, а она открыто гладила его руку, и стоило только папаше отвернуться, они кидались друг на друга и целовались взасос. И, возможно, оттого что они с бразильцем постепенно напивались, И.О. чувствовал себя все увереннее и свободнее. "Папа, - говорил И.О., поднимая бокал. - я вас люблю. Давайте никогда не расставаться. Давайте будем жить нашей небольшой, но дружной семьей: я, вы, Сузи, Мишаня, Крепыш и Гольстман со своей Франсуазой. Мы все будем прилежно работать и в скором времени удвоим ваше небольшое состояние!" Бразилец хохотал, его бульдожья челюсть все больше выдавалась вперед, и он становился похож на обыкновенного одесского еврея. "Ты мне определенно нравишься!" - кричал он в ответ. "Поплатишься, ох, поплатишься..." - нервно и радостно повторял про себя И.О., чувствуя, как балалаечники, официанты и совсем новые люди все теснее окружают его со всех сторон. "Какое счастье, - думал он, - что все это происходит не тридцать лет назад! Каждое мое слово, движение, сморкание и моргание, каждый глоток вина, сигарета и взгляд в любом направлении стоили бы мне лет пятнадцати, как минимум! Значит, что-то произошло! Что-то изменилось! Хотя эти же самые "бармены" с превеликим удовольствием покрутили бы мне сейчас руки да повыдирали ногти. А с другой-то стороны, как им меня не ненавидеть - ничем не связанного, легкого, свободного, а раз свободного, значит - наглого, бросающего вызов и т.д., - если сами они, бедняги, живут в вечном страхе и подобострастии. И когда им еще чувствовать себя настоящими мужчинами, как не на допросах да в моменты мордобития?! Ишь, зажигалку разглядывает, "Винстон" курит, а на роже так и написано печатными буквами: стукач, - а ведь небось думает про себя, что он разведчик, никак не меньше! Постыдился бы, да пошел куда-нибудь работать - бог мой, сколько же их расплодилось! И почему у них у всех лица одинаковы? Совсем как у педерастов - те тоже на одно лицо".
В этот момент И.О. осознал еще одну явную неприятность - он вдруг захотел в туалет. Это была непростительная ошибка - как же он не сообразил заскочить туда перед чайной? Не может же он мучительно терпеть весь этот прекрасный вечер или ждать, пока не приспичит самому мистеру Альваресу? И, повернувшись к Мишане, он сообщил ему об этом как о чем-то непоправимом. Мишаня ничуть не удивился, только сочувственно зацокал языком - уж он-то прекрасно знал, что во всех валютных заведениях туалет является самой опасной ловушкой - этакой мошной в бредне - именно в туалетах и караулят, именно оттуда и выуживают слишком бойких любителей тлетворной западной жизни. Ах, сколько раз случалось подобное со многими из них в туалетах интуристовских гостиниц "Украина", "Националь", "Москва" и "Метрополь" в ту самую прекрасную пору "оттепели" конца пятидесятых - в недавнюю золотую пору юности!
"Надо пригласить папашу, - прошептал Мишаня. - Можно только с ним". "А если всем сразу? Ты, я, Крепыш и Гольстман?" - "А вдруг всех и возьмут?" - "Да, конечно", - согласился И.О. Все это напоминало арифметическую задачу с козлом, волком, капустой и единственной лодкой. Не станет же он просить миллионера каждый раз ходить с каждым из них в туалет? "А если выйти с Сузи?" - спросил И.О. "Ага, - оскалился Мишаня, - и залезть в одну кабину!"
И тут И.О. решил рискнуть, подумав, что если его заберут, Сузи об этом тут же узнает, испугается, будет требовать у папаши заступничества, звонить дяде, и тогда произойдет нечто похожее на малознакомое советскому человеку понятие "общественное мнение".
Весь зал замер,
Коридор на удивление был пуст. Они бросились друг к другу в объятия, но в это мгновение - бах!!! - снова вспыхнул блиц, а из-за тяжелых занавесок вышел Царапкин и, перекручивая на ходу свою "лейку", пошел в зал. "Бастард!" - закричал ему вслед И.О., снова припал к гриве своей драгоценной лошадки и успел подумать: "Как жаль, что у меня не будет этих фотографий!" Царапкин, и глазом не моргнув, толкнул стеклянную дверь ногой и скрылся в зале.
"Ты не будешь против, если мы назначим нашу помолвку на завтра?" горячим шепотом выдохнула Сузи. "Против?! - закричал обалдевший И.О. - Ты что, с ума сошла?" - "Ах, я так счастлива!" - воскликнула Сузи со слезами на глазах, но тут И.О. вновь ощутил острую необходимость посетить туалет и, чмокнув Сузи в щеку, подпрыгивая и повизгивая от восторга, побежал вдоль по коридору. "Победа! - кричал он. - Ха-ха-ха! Ну, теперь держись!" И, сделав большой батман, влетел в туалет, как балерун на сцену. Но...
Но так в этом батмане и повис и, казалось, несколько секунд провисел с задранной ногой и растопыренными пальцами - в дурацкой и стыдной позе. Прямо под ним на низком подоконнике, покуривая и посмеиваясь, устроилась вся валютная банда - слева сидел балалаечник (странно, подумал висевший в воздухе И.О., оркестр играет, тенор поет, а балалаечник здесь), рядом с балалаечником жевал жвачку бармен, за ним сидел тот самый, что разглядывал зажигалку, но самым загадочным оказалось то, что в момент завершения его нелепого прыжка в одной из кабин послышалось чавканье, бульканье, рев и свист падающей воды, звон цепочки, щелканье задвижки - и из кабины вышел... Царапкин! Как он сумел сюда попасть, когда проскочил в туалет и успел дернуть за цепочку? Этого И.О. понять никак не мог. Ведь он ясно видел, что Царапкин направился в другую сторону - в бар и еще прикрыл за собой дверь, так что она щелкнула как раз в тот момент, когда И.О. влетал в туалет. Ну, не может же на самом деле Царапкин, как легендарный майор Пронин, просачиваться сквозь унитазные трубы и кольца!
Словом, появление И.О. в туалете вышло весьма комичным. На его лице изобразилось то ужасно глупое выражение, какое бывает у обитателя коммунальной квартиры, залезшего на кухне в кастрюлю соседки и застигнутого ею врасплох за пожиранием говядины. Однако И.О., вдохновленный последними словами любимой, мгновенно справился со своим смущением, включился в свой победный ритм и, сделав круг по туалетному кафелю, остановился прямо перед носом Царапкина. "Отдай аппарат!" - неожиданно для себя гаркнул И.О. и дернул из рук Царапкина "Зоркий". Тот, ни слова не говоря, как-то даже охотно или, скорее, угодливо выпустил из рук ремешок и... - все произошло так быстро, что И.О. ничего не понял. С аппаратом и всем осветительным хозяйством в руках он вдруг оказался в кабине и, прежде чем владелец "Зоркого" заревел белугой, успел закрыться изнутри и стал лихорадочно перекручивать в кассету пленку - это у него вышло как-то само собой, и он даже расхохотался от удовольствия - теперь-то у него будут эти редкие фотографии!
Что тут началось! "Лишь бы успеть!.." - лихорадочно твердил про себя И.О., удерживая спиной фанерную дверцу. В том, что "ребятишки" его мастерски отделают, он нисколько не сомневался, и даже в эти секунды не было у него никакой надежды, что кто-нибудь спасет его от избиения, - нет, он об этом даже не думал, - плевать, пусть бьют, пусть топчут, но зато радость-то какая! Счастье какое! Страх исчез!
Матерясь и шипя немыслимые угрозы, Царапкин отдирал от кабины легонькую дверцу, балалаечник, тоже матерясь, пытался из другой кабины через верх схватить И.О. за волосы, но в это время в блице что-то замкнуло и блиц три или четыре раза подряд вспыхнул с такой яркостью, что балалаечник потерял равновесие и упал за перегородку. К этому моменту И.О. уже спрятал кассету в карман и, когда дверца кабины с треском раскололась пополам, пульнув аппарат вместе с блицем по мокрому кафелю к ногам пыхтящего Царапкина - "На, подавись!" - в одну секунду снял штаны и уселся на унитаз. "Я сейчас буду кричать!" - что есть мочи завопил он, и в туалете наступила тишина. Из другой кабинки, уже справа от И.О., сверху показалась голова с маленькими медвежьими глазками (того самого, что разглядывал зажигалку) и ласково заговорила: "Перестань дурачиться и выйди из кабины. Поверь, сейчас не до шуток. Нам надо поговорить. - Голос был умный и добрый, и страх вернулся. Я уже сейчас могу посадить тебя за хулиганство, но тебя ждет совсем другое. Я жду тебя в коридоре".
И.О. услышал, как открылись двери соседних кабин и как все они вышли из туалета. И.О. остался один. Невыносимое беспокойство охватило его - что значит "совсем другое"? Бить его теперь не будут, это ясно; арестовывать не за что, ничего криминального он не совершил, - правда, с них все станет, могут и арестовать, и свидетелей найти сколько угодно, и посадить... Но все-таки сейчас-то зачем? И за что? За Сузи? За ее отца? И он ясно почувствовал, что у них припрятан для него удар ниже пояса и сейчас они только выжидают момент, когда его нанести - то ли теперь, чтобы сломать его сопротивление, то ли позже, чтобы окончательно его добить.