Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
Во время этого налета погибли сорок три человека. Когда я пришла к маленькой кроватке Китии, она была еще жива. Она не испытывала страданий, взгляд у нее был замутненный и отстраненный, она была уже далеко. Ее семья приходила к ней и ушла.
– Я знала, что ты вернешься, поэтому я попросила, чтобы мне позволили остаться еще ненадолго, – сказала она. – Я хотела попрощаться.
Она помолчала и робко добавила:
– И еще мне было страшно, немножко. Только никому не говори.
Я обещала ей, что никому не скажу.
Она вздохнула и сказала:
– Ну, теперь, наверное, мне пора. Позови их, ладно?
Когда я подняла руку, сразу подошел
– Ну что, ты готова?
– Готова, – ответила она, немного неуверенно. – А больно не будет?
– Нет, это совсем не больно, – ответил он, уже доставая из кармана рукой в перчатке тонкую полосочку, прозрачно-зеленую, пахнущую малиной. Кития открыла рот, он положил полосочку ей на язык. Та растворилась почти мгновенно, девочка дважды моргнула и погрузилась в сон. Несколько минут спустя ее рука, которую я по-прежнему держала в ладонях, похолодела.
На следующее утро, когда мы прощались с ней, я стояла вместе с ее семьей. Служители бережно уложили ее на поляне, издалека обрызгали ее жидкостью, пахнущей увядающим розовым букетом, и тут же отступили назад. Родители громко рыдали; я стояла с сухими глазами, как и подобает достойной матроне с Утрени, демонстрируя свою уверенность в воскресении мертвых. Первыми слетелись птицы и сбежались мотти, они выклевали ей глаза и изгрызли губы, потом сползлись жуки и, щелкая жвалами, принялись деловито разбирать ее тело на составные части. Пировать им пришлось недолго: сам лес пожирал ее снизу, окутывая тело зеленой волной, мелкие побеги поднимались по щекам и впивались в плоть.
Когда ее стало не видно, скорбящие повернулись прочь и отправились участвовать в общем бдении на деревенской площади.
Я осталась стоять на месте. Проходя мимо, они бросали растерянные и озадаченные взгляды на меня, на мое бесслезное лицо. Но она еще не исчезла: лес еще сохранял очертания девочки, обрушившиеся подмостки, окутанные неспешным живым ковром. Я не ушла, хотя за спиной уже слышались голоса: это семьи покойных поминали погибших.
Ближе к рассвету зеленый ковер слегка соскользнул в сторону. В смутном водянистом свете мелькнула пустая глазница, полная жуков. И я расплакалась.
Шестое уточнение
После всего вышесказанного я не стану утверждать, что обзавелась крыльями только по необходимости, но я решительно отвергаю утверждение, будто этот поступок был предательством. У меня просто не было другого выхода. Мужчины, дети, старухи, больные – все лишенные крыльев бежали прочь от продолжающихся атак эспериганцев. Они отступали в самое сердце континента, туда, куда самолеты врага не могли проникнуть без дозаправки, в убежища, укрытые так глубоко в горах и чащобах, что даже мои спутники-шпионы ничего о них не ведали. Моя связь с Костасом была бы прервана, а если бы я утратила возможность поставлять сведения и оказывать прямое содействие, я могла бы с тем же успехом вернуться обратно в посольство, избавив себя от неудобств жизни беженки. Ни то ни другое меня совершенно не устраивало.
Меня уложили, точно жертву на алтарь, – по крайней мере, так мне казалось, хотя меня напоили чем-то, что успокоило мое тело, избавив от непроизвольных нервных подергиваний мышц и кожи. Бадеа сидела у меня в головах, придерживая тяжелую косу, чтобы она не мешала, а остальные в это время удалили у меня на спине мелкие волоски и протерли ее спиртом. Потом меня связали и сделали на коже два разреза, практически параллельно позвоночнику. А потом Пауди осторожно вживила
Мне не хватило бы умения вырастить собственные крылья за то время, что было в нашем распоряжении, так что Бадеа и Пауди поделились со мной своими, чтобы я могла остаться. Но, хотя я мало чем могла помочь в этом деле, я все же видела паразитов ближе, чем мне хотелось бы, и, несмотря на то, что я лежала ничком, с зажмуренными глазами, я, к своему ужасу, отчетливо понимала, что это странное щекочущее ощущение – не что иное, как проникновение тоненьких как паутинка волокон, каждое пятнадцать футов длиной, которые теперь пробираются в мои гостеприимно разверзнутые мышцы и прорастают во мне.
Болевые ощущения возникали и исчезали по мере того, как волокна проникали все дальше в мышцы и кости, обнаруживая один нервный узел за другим. Примерно полчаса спустя Бадеа мягко сказала мне: «Сейчас дойдет до позвоночника» – и дала позволяло еще одну порцию этого напитка. Питье не мне двигаться, но боль не унимало ничуть. Описать эти ощущения я не возьмусь. Если вы когда-нибудь, невзирая на все предосторожности и стандарты Конфедерации, ухитрялись заполучить пищевое отравление, то можете отчасти представить себе, как это было, хотя всей силы мучений вы вообразить не сможете; это охватывает все тело, каждый сустав, каждую мышцу и меняет не только ваше физическое состояние, но и сами ваши мысли – все исчезает, остается одна только боль, да еще вопрос: что, худшее уже позади? – на который вы снова и снова получаете ответ: «Нет».
Однако в какой-то момент боль и впрямь начала утихать. Волокна проникли в мозг, и можно судить о том, что я пережила, по тому, что то, чего я больше всего боялась, стало теперь благословенным облегчением: я замерла и наконец-то закрыла глаза, в то время как мои новые конечности обретали чувствительность, становясь по-настоящему моими, колыхаясь от потоков воздуха и прикосновений моих подруг. В конце концов я уснула.
Седьмое уточнение
Подробностей войны, которая теперь развернулась всерьез, я пересказывать не стану, ибо в этом нет нужды. Записки Костаса безупречны, куда лучше моих, исследователи наверняка уже выучили наизусть все даты и географические координаты, изложив смерти и разрушения в сухих цифрах. Давайте я лучше расскажу вам о том, что эспериганские лагеря, отравлявшие землю, с воздуха выглядели как звездочки, начерченные охристо-бурым и жухло-желтым, и их лучи, точно щупальца, расползались во все стороны, впиваясь в здоровую растительность. От их кораблей с боеприпасами и провиантом, стоявших на якоре у берега, расходились по воде пятна нефти и отбросов, а солдаты упражнялись в стрельбе на огромных косяках медлительных молодых кракенов, чьи распухшие белесые туши всплывали на поверхность и уносились течением прочь от берега. Их было так много, что даже акулы не успевали сожрать всех.
Я расскажу вам, что, когда мы смазывали корпуса кораблей водорослями и сажали на них крохотных сверлильщиков, напоминающих земных ракообразных, нас скрывали густые заросли поднявшихся со дна морских лилейников, и их рыжие цветы бросали красный отсвет на сталь, скрывая расползающуюся ржавчину, пока не налетели первые зимние шторма и подросшие кракены не всплыли на поверхность, ища добычи. Я расскажу вам, что мы наблюдали с берега за тем, как ломались и тонули корабли, и что зубы кракенов сверкали в свете взрывов огненными опалами, и если мы и плакали тогда, то лишь о загрязненных водах океана.