Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Дозуа Гарднер

Сиделки всегда производили странное впечатление, хотя и составляли большинство любовных побед Фрэнка на борту. Однако Дотти была не такая. Дотти была какая-то другая. Дотти была живой, какими никогда не бывали эти несчастные идиотки, которым просто платили за то, что они делают. Но чтобы жена? Да, конечно, иногда попадались пары, которые, как говорится, вместе пересекали финишную черту. Попадались еще золотоискательницы, грудастые блондинки, которые сверкали не слишком-то загадочными улыбками, толкая перед собой вызолоченное инвалидное кресло с каким-нибудь ископаемым. Однако в наши дни типичные нефтяные магнаты попросту принимали неизбежное, умирали и позволяли себя воскресить. После чего жили в целом точно так же, как и раньше. В этом-то и был весь смысл.

Ночью Фрэнк Онионз лежал

в своем капсульном спальном модуле, особенно остро сознавая неправильность происходящего. Подумать только, на что он тратит свою жизнь: обитает на нижней палубе, предназначенной для экипажа, в самых недрах «Блистательного бродяги», ниже ватерлинии, и единственное место, какое он может назвать своим, настолько тесное, что в нем трудно пошевелиться. Может, наверху это не особенно ощущается, среди всех этих парков и торговых центров, зато здесь, внизу, не остается никаких сомнений, что ты на море. Тяжелый запах машинного масла и трюмной воды смешивается с вездесущим человеческим амбре: испорченная еда, грязные носки и блевотина. Нет, честное слово, смешно – хотя смеяться что-то не хочется, – до чего довели все эти прогрессивные современные технологии: соты для людей, в которых ты запечатан, словно куколка, готовая вылупиться. Неудивительно, что он убивает время, качаясь до одури в корабельном спортзале, а в немногие оставшиеся часы охотится за очередной легкой добычей, чтобы перепихнуться. Неудивительно, что все эти многочисленные корабельные чудеса не вызывают у него ни малейшего интереса. Неудивительно, что ему не спится.

Он мог думать только о Дотти. Дотти стоит. Дотти села. Дотти улыбается своей кривоватой улыбкой. Ее грудь вздымается под переливчатой материей. А затем Фрэнк подумал (хотя отчаянно гнал от себя эту мысль), чем она может заниматься прямо сейчас с этим своим муженьком-зомби. Обычный секс между ними представлялся маловероятным, однако утирать рот и затаскивать иссохшие мослы на подъемник для инвалидов – это только верхушка айсберга обязанностей, какие исполняли сиделки. Проблема в том, что, когда ты умер, кровь, нервные клетки и ткани, хотя и только что клонированные, продолжают разлагаться, и потому требуется постоянно их обновлять и заменять. И чтобы отработать жалование, сиделки не просто тратили на стариков годы своей жизни. Накачанные до предела иммунодепрессантами, они становились постоянными донорами телесных жидкостей и тканей для своих хозяев. Многие даже выращивали на себе целые грозди новых органов для пересадки.

Фрэнк метался. Фрэнк ворочался. Фрэнк видел пульсирующие трубки из плоти и резины, выходившие из немыслимых отверстий. А потом он ощутил движение моря под громадным килем «Блистательного бродяги», взрезающего средиземноморские воды. И увидел Дотти, блистательную и совершенную, восстающую из волн, подобно новой морской богине.

Пока «Блистательный бродяга» зигзагами бороздил Эгейское море, направляясь от средневековой родосской крепости к священному острову Патмос, Фрэнк Онионз постоянно видел Дотти Хастингс, даже когда ее не было. Промельк ее волос между витринами безделушек на задворках Скироса. Сияние ее бедер в тени золотистых дюн Эвбеи. Он чувствовал себя мартовским котом, ангелом, одурманенным наркотиками. Ему казалось, он вернулся в старые добрые времена, каких никогда не было на самом деле.

Фрэнк поискал в базе данных «Блистательного бродяги» и без труда нашел все об Уоррене Хастингсе. Свое первое состояние тот сколотил на маленьких колечках, на которые вешаются занавески для душа. Второе заработал на каком-то промышленном биохимикате, оформив авторские права на часть его ДНК. Уоррен Хастингс был солидным богачом. Богатство подобного рода сколачивается не на какой-нибудь там виртуальной поп-группе, не на изобретении лекарства от меланхолии, а на совершенно обыденной ерунде, о которой никто ничего не знает, да и знать не хочет. За те деньжищи, в какие им обходился самый шикарный супер-мега-люкс «Красные императорские покои», они запросто могли бы путешествовать по океанам на собственном лайнере, жить на собственном острове или же бороздить космическое пространство на личном звездолете. Но может, им нравится общество простых смертных? Или же они просто желают облагодетельствовать их?

Чем больше Фрэнк размышлял на эту тему, тем больше возникало вопросов. И самым главным вопросом оставалась

сама Дотти. Он был по-настоящему потрясен, хотя уже много раз видел, как она нежничает с Уорреном, узнав, что она вышла за него аж десять лет назад, еще до его смерти, – скромная церемония бракосочетания состоялась на Новом Бали. Вот она, стоит в девственнобелом платье под цветочной аркой, и Уоррен стоит рядом с ней и выглядит несравнимо лучше, чем теперь. Записи о том, когда он решил умереть, были путаными и противоречивыми, однако он, похоже, начал всерьез разлагаться еще до того, как решился на последний прыжок; Дотти же, прекрасная, улыбчивая и совершенно не изменившаяся, просто взяла и вдруг возникла на самых сдержанных и престижных страницах светской хроники и в жизни Уоррена, которую вряд ли уже можно было именовать жизнью.

Все это выглядело в высшей степени загадочно, и Фрэнк впервые в жизни чувствовал благодарность за тот пункт в контракте, который обязывал его проводить определенное количество часов в обществе путешественников. Во время коктейля он приходил в бар «Вайкики» и, хотя ему было глубоко наплевать, делал вид, будто ему страшно интересно, чем занимаются пассажиры, пока не усвоил привычки Уорренов, после чего начал бывать там же, где бывали они.

Пока лайнер шел по осеннему бушующему морю на остров Хиос с его византийским монастырем и изысканными мозаиками, Фрэнк Онионз снискал расположение общества, которое сам для себя определил как «компанию Хастингсов». Под моросящим дождем их разговоров, когда Уоррен преданно таращился на Дотти сквозь выпуклые, словно стрекозьи глаза, солнцезащитные очки, сидевшие на перекроенном, как у Майкла Джексона, носу, Фрэнк не уставал изумляться красоте Дотти, снова и снова задаваясь вопросом, какого черта она согласилась на свое нынешнее положение. Почти все сиделки, по опыту Фрэнка, были почти так же мертвы, как те зомби, за которыми они ухаживали. Они отказывались от собственной жизни ради возможности работать и зарабатывать. За исключением денег, они ненавидели в своей работе все. Даже на пике оргазма всегда чувствовалось, что их тела принадлежат кому-то еще.

Однако Дотти, кажется, не питает ненависти к своей жизни, снова и снова решал Фрэнк, глядя, как она со своей обычной нежностью вытирает слюну с подбородка мужа, а Уоррен с такой же нежностью мычит что-то в ответ. У него даже закрадывалась мысль, что они идеальная пара. Однако он по-прежнему гнал ее от себя. В Дотти было что-то другое, когда она отворачивалась, чтобы поглядеть в панорамное окно на яростно-синее Средиземное море, демонстрируя гордый и безупречный профиль. Что-то, похожее на отчаяние. Если бы взгляд ее золотистых глаз не был так сосредоточен на горизонте, он подумал бы, что она плачет.

Наконец, после дневной экскурсии на крошечный островок Делос, ему представился шанс поговорить с ней. Хастингсы захотели присоединиться именно к этой экскурсии, хотя, пока Фрэнк распинался об ионийцах и их фаллических монументах, держались позади остальной группы, как будто Дотти избегала его. А потом они с Уорреном кричали друг на друга, когда пришел катер, чтобы отвезти всех обратно на «Блистательного бродягу». Фрэнк понадеялся, что это семейная ссора, но оказалось, у Уоррена приключился какой-то сбой в системе, потребовавший немедленных реанимационных процедур, как только они оказались на борту.

Когда поздно вечером Дотти наконец пришла в бар «Вайкики», на ней была та же самая белая блузка, в которой она проходила весь день, только теперь испачканная на груди слева вроде бы какой-то едой, хотя вряд ли это была еда. Ее волосы в тот вечер не были, как обычно, золотистым чудом, и морщинка залегла в левом уголке рта. Она выглядела усталой и озабоченной. Хотя остальные – все эти мертвые агенты по недвижимости и специалисты по программному обеспечению – не заметили даже, как она села. Они даже не удосужились поинтересоваться, как там Уоррен. Мертвяки относились к сбою в работе органов примерно так, как водители в прежние времена относились к проколотой шине: досадная неприятность, но не о чем беспокоиться, если захватил запаску. Бессвязный разговор о годовых показателях продолжался как ни в чем не бывало, а тонкие морщинки вокруг глаз Дотти сделались глубже, она то и дело сплетала и расплетала пальцы. И даже когда она поднялась и двинулась к выходу сквозь коралловый риф иссохших конечностей, никто, кроме Фрэнка, этого не заметил.