Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Дозуа Гарднер

Проснулась я в своей детской спальне, рядом с Мэми. Какое-то время я просто лежала в темноте и пыталась задержать в памяти сон. Наконец я встала, включила свет и записал то, что увидела. Верила ли я, что разговаривала с духами? Нет. Все дело заключалось в алкоголе и в том, что я находилась в доме, заполненном призраками мамонтов. Беседовать с мамонтами было прерогативой Роуз, не моей. И все-таки сон оказался настолько живым и красочным, что определенно нес в себе смысл.

Пришло время взяться за книги, решила я. Не за научные тома – за остальные издания. Научно-популярные книги давно устарели, современная Россия меня совершенно не интересовала, а художественную

литературу я читала редко. Практически вся коллекция, включая журналы „Scientific American“ и „National Geographic“ тридцатилетней давности, могла отправляться на дворовую распродажу, которую я устроила спустя три недели.

Стоял ясный жаркий день. По небу плыли кучевые облака. Во второй половине дня, скорее всего, соберется гроза. Я выставила имущество Роуз на лужайке перед домом: здесь были книги, кухонная утварь, кое-какие предметы мебели.

Первым пришел высокий мужчина с длинными прямыми черными волосами. Они ниспадали по плечам на спину. Одет незнакомец был в клетчатую рубашку, джинсы с широким ремнем, украшенным серебряной с бирюзой пряжкой, и рабочие ботинки. Думаешь, по прошествии стольких лет я не помню, как он выглядел? Еще как помню! Хотя это не так уж и сложно, учитывая, что Делберт редко менял наряды. Зимой он надевал фланелевые рубашки и порой носил ремень с пряжкой, отделанной бусинами. На его смуглой коже остались небольшие шрамы от прыщей. Глаза были орехового оттенка, хотя при первой встрече я их не заметила. Да и как бы я это сделала? Он ведь стоял, склонившись над книгами. Мужчина явно принадлежал индейскому племени, но не лакота. Взглянув на его широкую грудь, я решила, что он из оджибва. Сотрудник университета или член ДАИ, а может, и то и другое.

Начали подходить другие люди, они покупали мебель и посуду. Но мужчина по-прежнему копался в книгах Роуз, внимательно изучая каждую. В конце концов он набрал стопку и подошел ко мне. В основном там были книги по истории, особенно истории Миннесоты и Верхнего Среднего Запада.

– Я надеялся найти гораздо больше по коренным американцам, – заметил он. – И мамонтам. У оджибва они играют не столь значимую роль, как у лакота и дакота. Но у нашего племени есть несколько легенд и песен про мамонтов.

– Те книги я оставила себе, – сказала я.

– Не повезло мне. – Он улыбнулся.

Вот тогда я обратила внимание на глаза. Среди его предков явно были белые люди, возможно путешественники.

– Меня зовут Делверт Буавер, – добавил он. – Вы, должно быть, внучка Роуз. Я видел ваше имя в некрологе. Этой дворовой распродажи я ждал с того момента, как узнал о ее кончине. В отличие от моих сородичей, я не выращиваю рис или сахарный тростник. Но я охочусь и собираю книги.

В итоге мы переместились на крыльцо, где продолжили беседу, попивая лимонад. Делберт помогал людям грузить мебель и посуду, которую они покупали. Он исполнил песню про мамонтов, записанную известным антропологом Френсис Денсмор:

„Наступают они. Идут словно гром. О, братья мои миде [41] “.

Следом он прочел стихотворение о любви, созданное индейцами оджибва и также зафиксированное Денсмор:

„Решила, то гагара, но

любимого

каноэ то“.

– В зависимости от направления, в котором движется каноэ – приближается оно или уплывает, – получается грустная или, наоборот, радостная песня о любви, – пояснил Делберт. – Мне по душе счастливые песни. Поэтому для меня каноэ приплывает.

41

Миде –

шаманы-предводители и знахари, входящие в мидевивин, организацию шаманов оджибва.

Вот так я познакомилась с твоим дедушкой. Прежде я относилась к любви с опаской. Может, потому что потеряла маму и дом, когда была еще маленькой. Жизнь научила меня, что на людей нельзя положиться. Они могут умереть, как Клара, или исчезнуть из твоей жизни, как случилось с моими родственниками из Стендинг-Рок.

Скажешь, Роуз могла служить для меня примером надежности. Она любила меня и заботилась обо мне в течение всей своей жизни. Присмотрись я повнимательнее, то узнала бы, что такое верность и преданность. Роуз никогда не притворялась и всегда была рядом.

В общем, мы проболтали с Делбертом до поздней ночи. Он потом отправился домой, а я – в свою спальню. Той ночью мне ничего не снилось. Я просто смотрела в темноту и вспоминала мужскую красоту Делберта. Нет ничего прекраснее симпатичного мужчины. Все равно что индюк, распушивший перья, или трубящий мамонт.

На следующее утро Дел приехал снова, и мы целый день рассказывали друг другу о своих жизнях: я – о времени, проведенном в Сент-Поле и Массачусетсе, он – о резервации Ред-Лейк и Миннеаполисе.

В чем-то я оказалась права насчет него. Он учился на факультете студийного искусства, но так и не окончил университет.

– Слишком много денег да и времени требовало. А у меня не было ни того ни другого.

Он рассказал, что работал художником.

– По сути, я художник в двух ипостасях. Я крашу дома, чтобы заработать на жизнь, и пишу полотна, чтобы не сойти с ума.

Делверт знал людей из ДАИ, но сам членом движения не стал.

– Я не согласен с их стратегий, да и без личных конфликтов не обошлось. Но плохого о них не скажу.

За этим явно скрывалась какая-то история, но он делиться не стал. Во многом Делверт был белой вороной: он больше походил на индейца, чем я, но все же не мог сравниться со своими родственниками из Ред-Лейк или гетто на Франклин-авеню в Миннеаполисе. В те дни индейцы были самыми нищими людьми в Америке, с самым низким уровнем образования, самыми большими проблемами со здоровьем и самой короткой продолжительностью жизни. Даже черные жили дольше, чем краснокожие. И все же вот мы с Делбертом сидели на крылечке дома Роуз, пили холодный чай, а не виски и не пиво – двое из индейского племени с хорошим образованием за плечами и достаточным доходом, чтобы не голодать. Однако меня манили холмы Стендинг-Рок, а его – леса Ред-Лейк, нас обоих преследовали наши предки и наша родня.

Как я уже говорила, жизнь моя менялась под влиянием незначительных событий и маленьких решений, которых я часто не замечала. Приехав на Запад, чтобы закрыть дом Роуз, я не сомневалась, что вернусь в Массачусетс».

Бабушка замолчала. Видно было, что она размышляет. Между бровей пролегли две вертикальные черточки.

«Не знаю, стала бы я продавать дом, не встреть я Дела. Я выросла там, да и к тому же он был гораздо ближе к Стендинг-Рок, чем моя квартира на Востоке. Кроме того, возникла проблема с тканями мамонтов. Чем больше я думала, тем четче осознавала, что не могу отдать образцы первому попавшемуся институту, который проявит интерес. То была работа всей жизни Роуз, ее священный долг. Мне стоило удостовериться, что образцы попадут в надежные руки и будут использованы по назначению.