Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
Бхарат оккупировал Индию, и теперь Индия изгоняла его. Мы ехали, беспрестанно гудя сиреной, мимо ужасных, изнуренных толп беженцев. Здесь не было хороших автомашин. Грузовики, ветхие автобусы, пикапы у зажиточных, а за ними — полчища тук–туков, перегруженных сильнее, чем тот, что я видел на Холи, когда открыл для себя смерть. Мотоциклы и мопеды, почти невидимые под связками постельных принадлежностей и посуды. Я заметил тарахтящий самодельный агрегат, наполовину трактор, с пугающе незащищенным двигателем, волокущий за собой прицеп высотой с дом, набитый женщинами и детьми. Повозки, запряженные ослами, изо всех сил тянущими тяжелый груз. Наконец, человеческие мускулы, обеспечивающие этот исход: велорикши, ручные тележки, согнутые спины. Военные роботы направляли их, пасли, наказывали шокерами тех, кто сбивался с одобренного
Перед всем этим, над всем этим сияло серебряное копье йотирлингама.
— Сарасвати!
— Вишну?
Я едва услышал ее сквозь рев.
— Я приехал за тобой.
— Ты — что? — Там, где она находилась, было так шумно. Я зафиксировал ее местоположение. Автопилот доставит меня туда так быстро, как сможет.
— Ты должна выбираться оттуда.
— Виш.
— Никаких Виш. Что ты можешь сделать?
Я таки услышал ее вздох.
— Хорошо, я тебя встречу. — Она дала мне свежие координаты. Водитель кивнул. Он знал это место. На нем была хрустящая униформа, а фуражка сидела изумительно прямо, но я знал, что он напуган не меньше моего.
На бульваре Мехраули я услышал стрельбу. Авиадроны носились над самой крышей, так низко, что от их двигателей машина покачивалась на рессорах. Из-за грязного фасада торгового центра поднимался дым. Эта улица, я узнал ее. Это Парламент–роуд, там — старый «Парк–отель», тут — «Японский банк». Но такие выцветшие, такие обветшалые, В «Парк–отеле» не хватало половины стекол. Уединенные сады вокруг Джантар Мантар на Сансад Марг заполнили жилища из коробок, их полиэтиленовые крыши жались прямо к строгим мраморным углам астрономических инструментов Джай Сингха [164] . Все вокруг заполонили навесы, лачуги и прочие убогие убежища.
164
Махараджа Джай–Сингх II (1686–1743) — основатель Джайпура, которого за страстное увлечение астрономией, физикой и математикой называют Ньютоном Востока. Построил пять обсерваторий, среди которых Джантар Мантар.
— Дальше не проехать, — предупредил водитель, когда мы застряли в неподвижной мешанине из людей, животных, транспорта и военных на Талкатора-роуд.
— Никуда не уезжай, — велел я водителю, выскакивая из машины.
— Это вряд ли, — ответил он.
Давка была жуткая, все передвигались хаотически, мне в жизни не доводилось бывать в более ужасном месте, но Сарасвати была тут, я видел ее на своей интеллект–карте. Оцепление из полицейских ботов попыталось оттеснить меня вместе с толпой от ступеней Авадх Бхавана, но я пригнулся, метнулся в сторону и проскочил. Я знал это место. За возможность работать здесь я пожертвовал своими яйцами. Потом внезапно я каким–то чудом очутился на свободном пятачке. Сердце мое затрепетало, перед глазами все поплыло. Дели, милый Дели, мой Дели, они допустили, чтобы это случилось с тобой. Изящные лужайки и бульвары, просторные базары и майданы Раджпатха [165] превратились в бесконечную череду трущоб. Крыши, крыши, крыши, покосившиеся стены, картон, дерево, кирпич, раздуваемый ветром полиэтилен. Над дюжиной пожарищ поднимался дым. И это — это Далхаузи. Конечно, я знал это название. И подумать не мог, что когда–нибудь оно станет названием гигантской помойки для этих новых отверженных Нью–Дели, согнанных сюда засухой и нищетой. Такое презрение выказывала новая Индия старому Авадху. Кому нужен парламент, когда всеобщая компьютеризация всех привела к консенсусу? В конце изысканного Раджпатха, где, как я предполагал, должны стоять старинные Ворота Индии, уходил в небо йотирлингам. Он был такой яркий, что я мог глядеть на него лишь доли секунд. Он отбрасывал жуткий, неестественный серебряный отблеск на царящие вокруг деградацию и страх. Он оскорблял мою чувствительность брахмана: действительно ли я вдыхаю запах голосов и слышу краски, а это покалывание, будто прикосновение холодного лимонного меха ко лбу, — излучение иной вселенной?
165
Раджпатх —
Кругом мельтешили люди, дым разъедал глаза, струи воздуха от аэродронов и летающих камер толкали в спину. У меня оставались считаные мгновения, потом военные изловят меня и выдворят отсюда вместе с прочей паникующей толпой. А то еще и похуже. Я видел на земле тела, вдоль линии пластиковых хибар надвигалось пламя.
— Сарасвати!
И она появилась. О, она появилась, тонкая, как хворостинка, в армейских штанах и шелковой блузке, но исполненная своей чудесной энергии и решимости, стремительно вынырнув из–за какого–то покосившегося строения. В каждой руке она тащила по ребенку, чумазому и ревущему. Совсем крошки. На этом месте она соскользнула с моего свадебного слона, чтобы танцевать с гуляками в этом своем смешном мужском костюме и пышных фальшивых усах.
— Сарасвати!
— Ты достал машину?
— Да, я на ней приехал.
Дети уже готовы были завопить во всю глотку. Сарасвати пихнула их ко мне.
— Отведи в нее этих двоих.
— Пойдем со мной.
— Там есть еще дети.
— Что? Ты о чем?
— Несколько детей с особыми потребностями. Когда небеса разверзлись, их бросили. Все вокруг бегут и бросают детей. Возьми этих двух к себе в машину.
— Что ты делаешь?
— Там внутри есть еще.
— Ты не пойдешь.
— Просто отведи их в машину, потом возвращайся.
— Армия…
Она исчезла, поднырнув под клубы надвигающегося дыма, и затерялась среди узких проулков и проходов между лачугами. Дети тянули меня за руки. Да–да, их нужно увести отсюда. Машина, машина рядом. Я развернулся, чтобы попробовать пробраться с двумя малышами сквозь колышущуюся массу беженцев. Потом затылком я ощутил волну жара. Обернувшись, я увидел, как огненный цветок расцвел на вершине здания, разбрасывая по сторонам куски горящего пластика. Я закричал, без смысла и без слов, и тут обрушился весь квартал, в реве пламени и тучах искр.
Эпоха Кали. Терпеть не могу эту склонность многих индийцев полагать, что раз мы очень древняя культура, значит, мы изобрели все. Астрономия? Сделано в Индии. Ноль? Сделано в Индии. Неопределенная, вероятностная природа реальности, доказанная квантовой теорией? Индийская. Вы мне не верите? В Ведах говорится, что четыре великие эпохи мира соответствуют четырем возможным исходам нашей игры в кости. Крита–юга, эпоха совершенства, — это наивысший возможный результат. Кали–юга, эпоха раздора, тьмы, разложения и распада, — наименьший. Все это — лишь перекатывание божественной игральной кости. Вероятность! Индийское!
Кали, Параскати, Темная Госпожа, Повелительница Смерти и Пьющая Кровь, Ужасная Десятирукая в ожерелье из черепов, Та, Что Восседает На Троне Из Пяти Трупов. Разрушительница Времени. И все же Кали также Возрождающая, Владычица Всех Миров, Корень Древа Мира. Все циклично, и после эпохи Кали мы снова перекатимся в Золотой век. И то, чему не может быть объяснений сегодня, тогда с неизбежностью станет предметом поклонения.
Думаю, я на какое–то время потерял рассудок после гибели Сарасвати. Знаю, что никогда и не был нормальным в вашем понимании нормальности. Мы брахманы. Мы другие. Но даже для брахмана я был безумен. Какая драгоценная и редкая возможность — на время ускользнуть от нормальности. Обычно мы позволяем это очень–очень юным и очень–очень старым. Безумие пугает нас, у нас нет для него места. Но Кали понимает его. Кали приветствует его, Кали дарует его. Так что я сделался безумцем на время, но точно так же можно сказать, что я стал святым.
Я предпочел забыть, как добрался до храма в маленьком, иссушенном жаждой городке по канализационной трубе Матери Ганга. То, как попал к жрецу после кровавого жертвоприношения, я тоже поместил в разряд невспоминаемого. Как долго я оставался там, что я делал, разве это имеет какое–нибудь значение? Это было время вне мира. Это очень действенная штука — подчинить себя иному времени и другому ритму жизни. Я был существом из крови и пепла, прячущимся в темноте склепа, я не произносил ни слова, но ежедневно совершал религиозный обряд перед миниатюрной, увешанной гирляндами богиней. Я мог бы исчезнуть навсегда. Сарасвати, ярчайшая и лучшая из нас, умерла. Я опускался на отполированный ногами мрамор. Я исчезал. Я мог бы остаться подданным Кали до конца своей долгой неестественной жизни.