Лучше умереть!
Шрифт:
— Благословите, отец мой, — сказала она и преклонила перед ним колени. Растроганный до слез, аббат Ложье возложил руки на голову смиренной мученицы и запинаясь, ибо от волнения у него сдавливало горло, произнес:
— Во имя Господа нашего, во имя справедливости и добра, благословляю вас, дитя мое. Да прозреет правосудие мирское; обстоятельства обернулись против вас, но я свято верю в вашу невиновность.
Все присутствующие сняли шляпы и склонили головы. Жанна поднялась. Аббат Ложье протянул к ней руки. Плача, она упала
— Ступайте, дитя мое, — сказал затем священник. — И будьте сильной.
На следующий день Жанну в сопровождении двух жандармов на поезде отвезли в Париж и поместили в тюрьму предварительного заключения, а Этьен Кастель ликовал:
— Я нашел свой сюжет! На следующей же выставке обо мне заговорят!
Назвавшись Полем Арманом, Жак Гаро сел в Гавре на пароход и добрался до Саутгемптона. Оттуда он отправился в Лондон, чтобы первым же рейсом отплыть в Америку. Статья о пожаре на альфорвилльском заводе, повествующая о его героической смерти, попалась ему на глаза. Его очень порадовало то, каким образом развивались события: все шло как по маслу.
Как только господин Делонэ — тот самый следователь, что вел дело, — узнал о том, что Жанну арестовали и доставили в парижскую тюрьму предварительного заключения, он приказал тотчас же доставить ее к нему в кабинет. Несчастная женщина была ко всему готова. Вместо слабости, упадка сил и отчаяния она испытывала отвагу, решимость и прилив сил. Поэтому, входя в кабинет представителя закона, от которого зависела ее судьба, она была спокойна и хладнокровна. Господин Делонэ удостоверился, что секретарь готов вести протокол, и, не теряя ни секунды, приступил к допросу.
— Ваше имя? — спросил он.
— Жанна Фортье.
— Возраст?
— Двадцать шесть лет; я родилась в Париже 15 октября 1835 года.
— Вы замужем?
— Вдова; мой муж, Пьер Фортье, бывший механиком, трагически погиб на заводе господина Лабру, инженера; теперь меня обвиняют в поджоге этого завода и убийстве хозяина с целью грабежа.
Эта фраза, произнесенная ровным и твердым голосом, заставила следователя поднять голову. Он пристально вгляделся в лицо Жанны, затем, немного помолчав, сказал:
— Вы знаете, в чем вас обвиняют… И что вы на это скажете?
— Лишь два слова: я невиновна!
— Если вы невиновны, то почему бросили завод и, вместо того чтобы позвать на помощь, когда начался пожар, сбежали, прихватив с собой ребенка?
Жанна, похоже, задумалась.
— Отвечайте! — нетерпеливо потребовал следователь.
— Зачем? Вы все равно не поверите.
— Значит, вы намерены солгать?
— Нет, просто правда слишком уж неправдоподобно звучит… Все, как нарочно, складывается против меня… Как вам принять на веру рассказ, не подтвержденный ни единым доказательством? Конечно же, вы считаете меня виновной, а я, однако,
— Вы отрицаете, что убили господина Лабру?
— Конечно, отрицаю, и самым решительным образом.
— Вы утверждаете, что не питали к нему ни малейшей ненависти?
— Ненависти? С чего бы мне ненавидеть его?
— Он выгнал вас с работы.
— Нет, сударь. Всего-навсего предупредил о том, что мне придется расстаться с должностью заводской привратницы.
— Вы затаили злобу на господина Лабру из-за смерти вашего мужа?
— С чего бы мне таить злобу на хозяина, если несчастье случилось не по его вине? Кроме того, господин Лабру после несчастного случая сделал все от него зависящее, чтобы помочь мне.
— Вы отрицаете тот факт, что подожгли завод?
— Отрицаю так же, как и убийство! Я неповинна в этих преступлениях.
— Докажите.
— Но как?
— Опровергнув все свидетельствующие против вас улики, совокупность которых исключает любые сомнения в вашей виновности. Вы дважды покупали керосин. Часть его вы разлили в бутылки.
— Это так.
— И эти бутылки пустыми найдены во дворе завода, где вы их бросили, облив керосином груды стружек в мастерских.
— Неправда! Я решительно отрицаю это!
Следователь опять с испытующим видом уставился на Жанну. Она не опустила глаза. Он, помолчав, продолжил:
— Вы взломали сейф господина Лабру, чтобы украсть то, что в нем лежало. Неожиданно явившийся инженер захватил вас врасплох, и вы убили его.
— Господина Лабру убила та же рука, что разлила керосин и взломала сейф, но она не была моей.
— Кого вы надеетесь в этом убедить?
— Я предупреждала вас, сударь, о том, что вы откажетесь верить мне.
— А разве в результате разговора с господином Лабру вы не заявили, что ваше увольнение не принесет ему счастья?
— Да, я сказала это.
— Вы были в кабинете господина Лабру в день его отъезда в Сен-Жерве, куда он собирался, чтобы проведать заболевшего ребенка, в тот момент, когда кассир Рику пришел сдать ему деньги и отчитаться о финансовом состоянии предприятия?
— Да, я там была.
— Значит, вы все слышали?
— Да, и так хорошо, что до сих пор помню названную господином Рику цифру: сто девяносто тысяч и сколько-то там сотен франков.
— У вас удивительная память! — иронически заметил следователь. — Похоже, названная вами сумма представляла для вас немалый интерес. Преступный замысел уже созревал в вашей голове.
— Э! Сударь, а разве, не имея преступного замысла, и запомнить ничего невозможно?
— А тот факт, что вы скрылись бегством, разве не является неоспоримым доказательством вашей виновности?
— Скорее слабости. Я повела себя трусливо, испугавшись угроз в свой адрес… и насилия, примененного ко мне подлинным и единственным виновником всего содеянного…