Лучшее, что может случиться с круассаном

Туссет Пабло

– Откуда тебе известно, что я не из полиции? – спросил я, решив слегка прощупать ее нравственные устои. Она и глазом не повела.

– Слушай, поедем на лифте или будем спускаться с этажа на этаж по лестнице?

– Лучше с этажа на этаж.

– Предупреждаю: этажей тут много. Это не напоминает тебе «Божественную комедию»?

– Весьма, но оттуда, где я живу, третий канал не ловится. Послушай, надеюсь, что все это не какая-нибудь аллегория, мне аллегории не нужны.

– Милый мой, все в этом мире аллегория, но, если уж ты так хочешь, давай перейдем прямо к сути. Итак, тебе нравится есть, пить, людей посмотреть и себя показать? Нравятся мальчики, девочки, групповуха, садизм, мазохизм, нижнее белье, какой-нибудь фетиш, какая-нибудь живописная филия: копро, зоо, геронто, некро, или ты предпочитаешь что-нибудь понормальнее? Единственное условие – все в рамках закона. Здесь все совершеннолетние, психически вменяемые и явились сюда по доброй воле.

– Предоставляю выбор тебе, ты у нас человек сведущий.

– Очень хорошо. Тогда подвал номер три. Я называю его Витриной. Побывав там, начнешь потихоньку привыкать.

Куда больше, чем на дантовский ад, это смахивало на шикарный магазин типа «Корте Инглес»: «Полуподвальный этаж: белье

и mйnage а trois, наши предложения из области содомии». Так или иначе вынужден признать, что впечатление было сильное, трудно представить что-либо подобное в двух шагах от центра старого квартала Сарриа. Теперь, когда мы спускались по второму пролету лестницы, уходившей под землю, окна исчезли, а с ними сначала городские огни – нечто далекое, но успокаивающее, – затем пост охраны, служивший границей инфернальных владений, и наконец ближайшие кроны садовых деревьев. Страха я не испытывал: моей спутницей была очаровательнейшая девушка, которая уверенно ориентировалась во всех этих закоулках, безопасность клиентов подчеркнуто гарантировали элегантные громилы, то и дело попадавшиеся на пути, и кроме того, я привык к местам бесконечно более мрачным, в особенности помню нечто вроде плавучего предместья неподалеку от Сайгона, которое излечило меня от страхов на всю оставшуюся жизнь. Нет, я не чувствовал страха в строгом смысле этого слова, но в горле стоял комок и желудок тревожно сокращался, что затрудняло нормальное поглощение моей «Гаваны» с лимоном. Любопытно, что страх, равно как и сексуальное перевозбуждение, дают один и тот же эффект. Помимо того, кокаин всегда оказывает стимулирующее воздействие, а этот оказался настолько хорош, что кайф от него был почти незаметен.

Наконец мы спустились до этажа, про который говорила Беатрис, до Витрины, расположенной тремя уровнями ниже исходной точки – бара. В приемной один из громил провел мою карточку через щель другого аппарата с клавиатурой, и мы углубились в запутанный лабиринт. Сначала, пока мы углублялись внутрь, переходя из одной гостиной в другую, – я понимал, что мы углубляемся,несмотря на то что все мои ориентиры окончательно сбились из-за сложностей маршрута, – не было заметно ничего, что могло бы привлечь внимание, разве что убранство было более или менее забавным. Оранжевый плюш обивки, развешанные по стенам эротические рисунки, диванчики и стулья постепенно вытесняли кентии и вентиляторы. Вдруг, когда мы уже, казалось бы, подходили к чему-то вроде внутренней галереи, появился шедший нам навстречу бледный как смерть старик, лысый, тощий-претощий, в одной только белой рубашке, доходившей ему до середины бедер, как блуза. Заметив нас в другом конце коридора, он остановился и, внимательно на нас глядя, поднял полы рубашки, чтобы продемонстрировать нам свой член – тонкий и предлинный пенис, вяло свисавший с лобка, покрытого неожиданно темной растительностью. Вначале он стал настаивать (в глазах его читалась едва ли не мольба), чтобы на член посмотрела Беатрис, возможно потому, что она шла первой, передо мной. Она доставила ему это удовольствие, я видел, как ее взгляд скользнул по его гениталиям, и видел также блеск признательности в глазах старика. Затем настала моя очередь исполнить его просьбу. Я бросил на него пристальный взгляд, но было куда труднее выдержать взор этих нищенских глаз, чем обратиться к зрелищу, которое он выставлял мне напоказ. Я сосредоточился на этой истощенной гадюке, чью длину только подчеркивало излишество крайней плоти, и тут же снова взглянул старику в глаза, словно давая понять, что встреча окончена. Думаю, никогда ранее мне не приходилось видеть обнаженным такого дряхлого старика, меня поразила тонкость его кожных покровов, их прозрачность, гениталии, обвисшие под действием чрезмерной тяжести: было странно видеть на частях тела, обычно скрытых одеждой, те же следы старости, которые так привычны на лице и руках. Уже миновав старика, я на мгновение обернулся и увидел, что он повернулся спиной, не переставая наблюдать за нами через плечо. Теперь он выставил напоказ ягодицы желтого сморщенного зада, который старался обхватить руками, чтобы не оставалось сомнений, чем теперь он собирается привлечь наше внимание.

Это было только начало. Когда мы дошли до огромной четырехугольной призмы, перекрывавшей весь внутренний периметр здания, над которой, наподобие балконов, уходили ввысь этаж за этажом, стали попадаться и более любопытные вещи. Первым делом захватывала сама конструкция, этот десятиэтажный провал, в самом низу которого виднелся бассейн, выложенный зеленоватой мозаикой, а верхнюю часть замыкала стеклянная кровля, уходившая в темноту ночного неба. Тогда мы начали наше странствие вокруг центрального проема, как бы прохаживаясь по автосалону, с той лишь разницей, что на этой уникальной ярмарке была выставлена толпа народу, предававшегося блуду самыми разнообразными способами. Первое, что я увидел на скамье слева от нас, была пара, без особого успеха пытавшаяся исполнить соитие ad mode ferarum. [37] Кажется, наше присутствие несколько взбодрило их, и сладострастные придыхания стали раздаваться громче, однако мне показалось, что скорее они старались привлечь наше внимание, чем стимулировать самих себя. Дальше двое типов, очень похожих друг на друга как в одежде, так и во внешности, неистово целовались, как совершающие инцест близнецы. На составленных в беспрерывный ряд диванах сваленные в кучу личности, словно превратившиеся в единое тело с самостоятельно движущимися членами, в полном упоении щупали и гладили друг друга. Остальные просто открыто демонстрировали свою наготу и свои сложные и зачастую жеманные ласки, которым предавались в одиночестве; некто, более заинтересованный страстью других, чем своей собственной, без особой охоты мастурбировал то здесь, то там, словно подвергая испытанию таланты прочих исполнителей. Встречались и просто, как мы, прогуливавшиеся, которые ненадолго задерживались перед каким-нибудь особо выдающимся экземпляром или присаживались покурить. Так мы шли, иногда вынужденные обходить какого-нибудь субъекта, который, оттопырив зад, старался засунуть в задний проход соковыжималку, или другого чудика в том же роде, пока не обошли первую сторону квадрата. Было очевидно, что моя проводница намерена обогнуть галерею по всему периметру, чтобы закончить там же, где мы начали, поэтому я безропотно последовал за нею.

Пройдя еще немного, мы подошли к укромной нише, служившей продолжением первого угла, который мы огибали. Небольшая кучка людей, человек десять-пятнадцать, привлекла внимание Беатрис настолько, что она ненадолго свернула в сторону, чтобы приблизиться к ним. Правду сказать, подобное скопление пробудило и мое любопытство, так что я охотно последовал за ней. Сердце сборища, отчасти скрытое теми, кто наблюдал за происходящим стоя, составляло любопытное трио, образованное зрелой парой, показавшейся мне похожей на супружескую, – оба упитанные, одетые как господин нотариус с супругой, – и хрупкой девушкой с небесно-голубыми глазами, которой уж никак не могло быть больше восемнадцати. Эта троица, в противоположность всем, виденным ранее, казалась полностью сосредоточенной на своих манипуляцих, безразличная к ожиданиям, которые могла пробудить. Сеньора, усевшись на пол и прислонившись спиной к сиденью дивана, раздвинула, насколько ей позволяло ее сложение, ноги со вздутыми венами и с чмокающим звуком копошилась у себя между ног, вульва напоминала распустившийся цветок с мясистыми лепестками, из которого выдавался беловатый клитор, обезумевший от беспрестанных толчков безымянного пальца правой руки – инструмента, который она попеременно использовала для проникновения в вагину. У полностью одетого мужчины была расстегнута ширинка, из которой торчала головка члена, разбухшая и лиловая, как напившийся крови клещ, присосавшийся к пузу. Тут-то и наставал черед девочки, сидевшей на диване рядом с мужчиной: она осторожно брала венчик двумя пальцами и, следуя указаниям мужчины, которые тот отдавал со сдерживаемым пылом, бережными прикосновениями удерживала обладателя органа на грани семяизвержения. Женщина, соблюдая приличия, но в полной мере, не спеша наслаждалась собственными маневрами, при этом не сводя глаз с мужского члена; мужчина точно так же пристально смотрел ей между ног, а девочка делила внимание между своими пальчиками, выражением лиц достопочтенной четы и зрителями, в тишине, нарушаемой только указаниями мужчины – «быстрее», «стой», «так» – и негромкими стонами сеньоры; в целом это упражнение на точность напоминало партию в бильярд на троих. Когда мне поднадоело следить за главным действом, я стал наблюдать за наблюдателями, некоторые из которых расселись на свободные места, оставленные троицей на двух больших диванах, расположенных друг против друга.

37

По-звериному (лат.).

Зрелищу была присуща подлинная живописность, как одной из работ эпохи Возрождения, где все словно застыли вокруг центра композиции. Самое большее – кто-нибудь осмеливался шевельнуть рукой, чтобы поднести сигарету ко рту или зыркнуть глазами в сторону одного из священнодействующих. Хуже всего было повисшее в воздухе невыносимое напряжение, как будто все только и ждали развязки, чтобы разразиться аплодисментами. От этого мне было особенно не по себе, и я решил утешиться своей «Гаваной», но звяканье льдинок на мгновение отвлекло девочку с голубыми глазами, и чуть было не произошла катастрофа, роковой сдвиг равновесия величественной постройки. На меня обратилось несколько укоризненных взглядов, я почувствовал себя нелепым – да, я, в своей вульгарной рубашке, со своей бестактностью неофита, – и в поисках участия посмотрел на Беатрис. К счастью, я его нашел: она обращала на меня так же мало внимания, как и на происходящее вокруг. Я напустил на себя понимающий вид, и мы пошли дальше по другой стороне квадрата.

– Слушай, от этого оранжевого цвета у меня разболелась голова.

– Мы уже уходим.

Кажется, мое беспокойство забавляло ее. Мы ускорили шаг, но она все же на мгновение задержалась перед тремя смежными крохотными комнатушками, разделенными стеклянными перегородками и почти полностью занятыми одной огромной кроватью. Две из них пустовали, но в третьей молодая пара, полностью обнаженная, – похоже, они были единственными полностью обнаженными, остальные всегда были полураздеты, – совокуплялась с гимнастической сноровкой, характерной для порнофильмов, под равномерно ухающую звукозапись.

– Вот что я называю Витриной, – сказала Беатрис, указывая на это подобие аквариума.

– Они похожи на профессионалов.

– Вполне возможно. Как-то я видела в одной из этих комнатушек Рокко Сифреди. Он приехал в Барселону на фестиваль эротического кино.

– Да уж. Слушай, и ты знаешь всю эту преисподнюю?

– Как сказать. Есть вещи, от которых даже меня воротит. Они ранят мои чувства. К примеру, я не выношу зловония, и мне не нравится вид крови. Хочешь, спустимся ниже? Следующий этаж еще куда ни шло.

– Я бы предпочел немного подышать свежим воздухом.

– Отлично. Тогда пошли наверх.

Мы уже далеко отошли от центральной галереи, возвращаясь в зону лифтов, но по пути еще раз задержались в одной из уборных, чтобы нюхнуть еще по «дорожке». Само собой, первая банкнота уже не годилась, и Беатрис попросила у меня новую.

– А что на верхних этажах?

– Рай.

– Да, но что там?

– Если ад – это земля, материя, плоть, то нетрудно догадаться, что рай – это воздух, мысль, дух. Внизу тебя ждут плотские утехи, вверху – душевный покой. До второго этажа еще существует физический контакт, но начиная с третьего никаких прикосновений, все в основном разговаривают.

– А на седьмом – групповая терапия и исповедальня?

– Ну, не совсем.

– И на какой же этаж мы идем?

– На верхний.

– Bay.

– Успокойся, противоположности соприкасаются. Самое возвышенное и самое низменное замыкаются на городе. Реальность – это одновременно и рай, и ад. Чистой воды аллегория, как видишь.

И правда, последний этаж занимало нечто вроде буфета, окруженного солярием, откуда снова стал виден город. Было еще темно, часов пять-шесть утра. Воздух показался мне прозрачным и чистым, я глубоко вдохнул его – Беатрис тоже, – и мы сели за столик на пустой террасе, ожидая, пока подойдет официант. Беатрис снова выбрала кампари, я же отважился на бутылку замороженной водки и попросил принести мне высокий стакан со льдом. Я залпом осушил полстакана, до ледышек, дрожь пробежала по всему моему телу, я продолжал пить мелкими глоточками. Беатрис тем временем ударилась в теорию. Босх. Гойя, Голем, Ги де Мопассан, ведьмы Барохи, Нищие, Песни Мальдорора… череда подтасованных ссылок, чей общий знаменатель она пыталась обосновать на зыбкой почве идей, неизбежно уводивших ее совсем в другой мир: Фауста, Фредди Крюгера, Дориана Грея и – все по новой.