Лучшие уходят первыми
Шрифт:
Как известно, негативной рекламы не бывает. На каждую премьеру зрители ломились чуть ли не в окна, справедливо полагая, что второго спектакля может и не случиться. Умники задавали себе вопрос: Виталий Вербицкий действительно дурак и психопат или умный и дальновидный руководитель? Тем более что, несмотря на сомнительную репутацию, запреты спектаклей и жалобы верующих, театр все-таки не закрывали! И билетов было не достать.
Виталий начинал свою карьеру режиссера в одной из закавказских республик, куда попал после распределения из столичного вуза. Он продержался там год и уволился по причине ностальгии, как записали в трудовой книжке. У него было подвижное лицо мима,
«Что делал Виталий Вербицкий на поляне в Черном урочище?» – спросил себя Федор Алексеев. Разумеется, визитка могла лежать там с незапамятных времен. Дождя не было почти месяц.
Капитан позвонил дежурному отделения и попросил уточнить адрес Виталия Вербицкого. Железо надо ковать, пока горячо. Часы на городской площади отзвонили четыре. Желательно перехватить режиссера до вечернего спектакля, на который соберется вся передовая общественность города и произойдет великий обмен информацией.
Через двадцать минут адрес был у капитана в кармане. Улица Космонавтов, двенадцать, квартира семь. Почти в центре.
Он поднялся на второй этаж неохраняемого нечистого подъезда и нажал на кнопку звонка. Дверь седьмой квартиры поражала воображение хлипкостью и обшарпанностью. Ее, видимо, неоднократно выбивали из гнезда и затем снова водворяли на место. Из четырех разнокалиберных замков работал, как заподозрил капитан, в лучшем случае один. Никто не спешил открывать ему. Похоже, Вербицкого не было дома. На настойчивые звонки капитана выглянула соседка с написанным недоброжелательным любопытством на лице. Она окинула капитана диковатым взглядом. Правый глаз ее изрядно косил.
Федор был в цивильном платье, и тетка рявкнула самым хамским образом:
– Кого надо?
– Вербицкого, – ответил капитан.
– Никого нету, – сказала она, – пропади они все пропадом! Уже с неделю в Дымарях, там у них лагерь.
– У кого лагерь? – не понял Алексеев.
– У гоп-компании! Третий день. Живем как люди. Уже неделю нос не кажут.
– Вербицкого нет дома три дня?
– Ну! А вы кто будете? Что-то я вас не припоминаю! – Тетка подозрительно уставилась на Алексеева. Потертые джинсы и синяя футболка капитана не внушали ей доверия.
– А где в Дымарях? – спросил Федор, проигнорировав вопрос.
– Развалюха на берегу. Их, паразитов, все село знает. У меня кума оттудова. Голяком загорают, бесстыдники, лакают самогонку как собаки и песни орут всю ночь. Костры жгут на берегу. Местные мужики хотели им мозги вправить, а теперь неразлейвода. Кума говорит, в доме культуры представление будет.
– И что, все живут в одном доме?
– Не все, сам и еще два артиста. Малые. Остальные кто где. У них в кармане вошь на аркане, а в селе все ж и молоко дешевле, и рыбу ловят, и сараи с огородами грабят.
– Зачем? – удивился Федор.
– Инвентарь какой-никакой, яйца… опять-таки, – туманно ответила тетка.
Перегнувшись через перила, она следила за тем, как капитан сбегал по лестнице вниз.
В информации соседки был ряд неточностей. Еще на первом курсе Федор Алексеев пришел к выводу, что практически любое заявление любого человека носит расплывчато-условный характер. И понять его можно далеко не однозначно. В одни и те же слова разными людьми
«Что можно украсть на огороде в июне? – задумался Федор. Своей дачи у него не имелось, а в деревне он бывал всего несколько раз, еще в годы студенчества, всякий раз осенью, на картошке. – Зелень? Укроп? Петрушку? Уха! – вдруг осенило его. – Какая уха без укропа и петрушки!»
Федор даже сглотнул, представив себе тарелку дымящейся наваристой ухи, остро пахнущей укропом и лавровым листом, и краюху черного хлеба. И большое блюдо жареных карасей. И запотевшую кружку пива. В холодильнике у него лежали пельмени, колбаса и кусок вологодского сыра, который давно пора выбросить. Набор холостяка. Он никогда не делал культа из еды, так как был уверен, что не это главное.
«А что главное? – задал он себе вопрос. Мысли его плавно потекли в другом направлении. – Что главное в жизни? Нет, – решил он наконец, – вопрос некорректен. Он должен звучать так: что главное в жизни отдельно взятого индивидуума? С коллективным сознанием в нашей стране покончено раз и навсегда, и мы вступили в эпоху построения крутого индивидуализма. Ergo, что является главным в моей жизни? Деньги? Работа? Творчество? Хобби?»
Федор так увлекся, что не заметил, как добрался до гаража, где держал свой белый «Форд-эскорт». Откуда, спрашивается, деньги на «Форд-эскорт» у мента, который не берет взяток? Очень просто – подержанный «Форд» был куплен на деньги из бабушкиного наследства. Денег хватило также и на однокомнатную квартиру в центре. При этом, нужно заметить, бабушка Федора, вернее, двоюродная бабушка, была жива и здорова. Два года назад она уехала жить к вдовой сестре в провинцию, а дом в пригороде продала и подарила деньги Алексееву, сказав при этом:
– Дом, внучек, завещан тебе, так что бери, не стесняйся, лучше раньше, чем позже. Ты молодой, тебе нужнее. А я еще поживу маленько.
Федор стал было отказываться, чувствуя дискомфорт оттого, что получает наследство при жизни бабки, но та сказала:
– Доживешь до моих лет и поймешь, какая это радость, когда есть что дать и кому дать. А что я жива, так это даже лучше, правда?
Всякий раз, возвращаясь домой в свою отдельную квартиру, Федор вспоминал бабку добрым словом. Не то чтобы ему было так уж плохо с родителями, но взрослые дети должны жить отдельно. Капитан Алексеев знал это как никто, насмотревшись всякого за годы работы.
Тридцать кэмэ до Дымарей «Форд-экскорт» пробежал, радуясь возможности вырваться из надоевшего города. День выдался замечательный. Светило оранжевое закатное солнце, зеленели поля, летали белые и красные бабочки.
В этом довольно большом селе почти не осталось сельских жителей – все дома раскупили горожане под дачи. Места там были красивые – танцующая речка Донка, заречные луга, а за ними бесконечный сосновый бор. Дымари живописно располагались на правом берегу реки. Донка мелкая, с песчаным дном, берега затянуты сочным ивняком и колючими кустами ежевики. Почти на всем протяжении ее можно было перейти вброд. Местные краеведы однажды достали со дна фрагменты греческих амфор, в которых в незапамятные времена хранилось вино или оливковое масло. Находка говорила о том, что Донка когда-то была судоходной и каких-нибудь две-три тысячи лет назад по ней к нам заплывали греческие торговые корабли.