Лучшие враги
Шрифт:
В конечном итоге верхняя одежда все-таки повисла на крючках, приколоченных к двери. Я плюхнулась на стул и снова обновила заклятье на рукаве. Когда пришла моя очередь приводить себя в порядок, принесли ужин.
— Грязную посуду потом выставите на дверь, — велела подавальщица и спрятала в карман фартука врученную монетку.
Поднос со скворчащей сковородкой и глиняным горшком каши лег на стол. Тарелок нам не предложили. Умывшись, я уселась напротив Калеба и взялась за вилку.
— Ты действительно будешь есть уши свиньи? — все ещё
— Это же не крысиные хвостики, — пожала плечами.
Обжигая губы огненным маслом, положила в рот сладковатый хрящик и принялась со вкусом жевать. Калеб следил за трапезой с такой миной, будто ему было меня очень-очень жалко.
— В Даймране вас плохо кормили?
— Нормально, — с трудом подавив улыбку, ответила я и кивнула на стакан с молоком, покрытый куском ржаного хлеба: — Съешь булку. Не стесняйся.
— Можно подумать я никогда не пробовал простецкой еды, — презрительно буркнул он и с излишней решительностью подцепил кончиком вилку полупрозрачный кусочек, хорошенько прожаренный с луком. Где-то на полпути ко рту эта самая решительность столичного гурмана покинула. Вместо того, чтобы есть кусок свиного уха, он принялся его разглядывать на свет, словно проверял степень прожарки по прозрачности.
— Что ты его гипнотизируешь, — хмыкнула я, — клади в рот.
— Эннари, я должен признаться, — быстро проговорил он. — Я так и не написал завещание, поэтому проследи, чтобы некроманты никогда не добрались до моего тела. Можно на тебя рассчитывать в этом вопросе?
— Да, я попрошу, чтобы тебя кремировали, — мрачно пошутила я.
— И пусть это совсем не застольный разговор, но заранее благодарю!
Он сунул кусочек в рот и замер.
— Как? — не скрывая иронии, уточнила я.
— Неплохо, — промычал он, практически не разжимая губ.
Потом начал возить языком туда-сюда, как леденец, и в конечном итоге после долгих раздумий проглотил цельным куском. На горле мучительно сократился кадык.
— Ты дышать-то можешь или уже пора вызывать могильщика? — на всякий случай уточнила я. — Не переживай, куплю тебе саму красивую погребальную урну. Какую хочешь: в красную с ромбиками или черную с золотыми полосками?
— Я лучше попью молока, — прохрипел Калеб и залпом выхлебал молоко. — Поверить не могу, что ты ешь эту гадость. Ты знаешь, мне в голову пришло. А какое же кофе ты пьешь, Эннари? Мы с тобой ужинали, но ни разу не завтракали. Черный, как деготь?
— Угу, — промычала я, почему-то не желая признавать, что даже суровые темные чародейки, спокойно расправляющиеся с гречневой кашей и шкварками, любят забеленные напитки, подслащенные медом.
Выставив поднос и заперев дверь, Калеб стянул с ворота шейный платок, бросил на стул жилет и, усевшись на кровать, избавился от обуви. Кода он занял свою половину, отодвинувшись подальше к холодное стене, я легла на край, прижалась щекой к подушке.
Посреди матраца обнаружился глубокий, как сартарская впадина, провал. Неизбежно мы скатились в дыру, хотя оба старались зацепиться на простыню на своих краях. Чуть не уткнулись нос к носу и уставились друг на друга через темноту. В голове появилась идиотская мысль, что мятный зубной порошок, стоявший на полочке умывальника, показался не очень-то мятным, когда я перед сном почистила зубы.
— Так… — пробормотал Калеб и начал разворачиваться.
Я почему-то почувствовала себя ужасно обиженной и тоже повернулась к нему зад… спиной. Кровать заскрипела, ножки зашатались. Становилось ясно, что она готова развалиться от любого резкого движения. Лучше не двигаться и даже не дышать.
Ноги, как назло, оказались спеленованы платьем. Наверняка к утру оно не только потеряет оба рукава, но и задерется к поясу. А исподнее у меня в цветочек и никаких кружев. Ни полоски, ни рюшки. Одни дурацкие ромашки, вышитые мелкими-мелкими стежками умелицы-белошвейки. Даже не знаю, почему меня волновал именно этот неловкий факт, а не тот, что платье действительно может задраться.
— Эннари… — тихо проговорил Калеб.
— Только не спрашивай, о чем я думаю, — буркнула я.
— Нет… Ты чуток не подвинешься?
Злобно сопя, я начала выбираться из дыры на край. В конечном итоге платье распуталось, но Калеб его придавил своим телом. Мы с одеждой оказались фактически пришпиленными к матрацу.
— Ты лег на мое платье, — пробормотала я, делая слабые попытки освободиться.
— Проклятие! — выругался он, резко вытащив подол из-под себя.
Когда я вновь скатилась в провал, вдруг поняла, что спиной прижалась к груди Калеба. Он даже не шевелился, словно боясь меня спугнуть. Так и лежали, аккуратно сложенные, как две ложки.
— О твоих словах, что мы подходим друг другу… — шепотом проговорила я. — Если подумать, мне понравилось с тобой целоваться. Одного не могу понять, было правда хорошо или из-за любовного зелья.
У Калеба вырвался странный звук, словно он поперхнулся.
— Ты в порядке? — всполошилась я. — У тебя там удушье от пуховых подушек не началось?
— Господи, Энни, почему ты не хочешь облегчить мне жить? — тихо выдохнул он, утыкаясь лбом между моих лопаток.
— Я ничего не делаю, даже не шевелюсь!
— У тебя очень плохо получается ничего не делать. Вот ты опять начала елозить! — проскрипел он.
— Мешаю тебе заснуть? Я знаю отличное заклятье сна, — обернулась я к нему через темноту. — Оно не вызывает ни похмелья, ни привыкания. Если ты на секунду снимешь защиту от темных чар…
— А еще ты так много болтаешь!
Он опрокинул меня на спину, накрыл мои приоткрытые губы горячим ртом. Мы целовались, как безумные. В груди не стало хватать воздуха. Калеб отстранился и, сладко прикусив мне подбородок, спросил: